Питер Филлипс: Аромат смерти

Лебран не был солидным коммерсантом-виноделом, а его скромный загородный домик не находился за тысячу миль от Бордо.

Это чтобы опередить вопросы знатоков. Дай им только зацепку, и они начнут охоту за новыми намеками на место. Знавал я парня, который после первого глотка стоящего вина мог с точностью до полгектара определить, откуда оно произошло.

Род Лебранов когда-то владел менее скромным жилищем и менее простым именем; но в девятнадцатом веке они нашли благоразумным отказаться от обоих. Для нынешнего Лебрана случившееся явилось печальной ошибкой. Но так как ко времени Четвертой республики не было сделано ни одной попытки поправить дела, потом изменить что-либо стало невозможно, и Лебран смирился, убедив близких, что аристократ, потерявший имя, будет по-прежнему истекать голубой кровью, если его уколоть.

Но он не очень преуспел, пытаясь убедить в том же десяток упрямых рабочих, которые трудились на его поубавившихся гектарах, немногочисленную домашнюю прислугу и нескольких арендаторов, продолжавших неохотно выплачивать ему ренту.

Во времена оккупации Франции Лебран оказался бы первым в списке местных коллаборационистов. Убив его до войны, я, возможно, избавил Сопротивление от заботы о его расстреле. Он был занудой, долговязым, безвольным позером. Тощим, жеманным, менторствующим лицемером. Настоящий французский Пексниф. Но у него в моих непримиримых глазах было два достоинства: его погреб и его дочь.

Он их лелеял и благоговел перед обоими.

Я познакомился с папашей, дочкой и погребом во время одного из моих редких посещений зрелищных мест в качестве агента некоего книготорговца между Парижем и Лондоном. С точки зрения Лебрана, это, без сомнения, буржуазное занятие, но я упомянул некоторые громкие имена… И он пригласил меня отужинать.

Первый ужин стал настоящим винным пиршеством, за которым последовала хвалебная речь в честь отсутствовавшей сиротки Элоизы Лебран.

Меня едва ли можно назвать любителем вин. Это один из немногих предметов — в этом случае искусства жизни, — о котором каждый может сказать: «Я знаю, что мне нравится», не опасаясь ярлыка невежи или мещанина. Я могу отличить бургундское от бордо или темно-красное от кларета; но ни моя память, ни мой интерес не позволят мне пойти дальше этого…

А вот женщины… Хвалебный гимн Лебрана после того, как его дочь оставила нас наедине с кофе и хорошим шампанским, был излишним.

Я был достаточно впечатлен и уже давно втайне оценил ее, не упустив из своего внимания ни одной мелочи.

Ее очарование происходило от любопытного и интригующего сочетания тела и лица. Это выглядело, как если бы прекрасная длинноволосая голова греческого юноши была посажена на зрелое женское тело — голова Аполлона на плечах Афродиты! Однако это производило впечатление не несоответствия, но гармонии, не мужественности, но сверхженственности. Не было и следа обычной красивости в жестких классических чертах ее лица, а черные волосы — такие черные, что они почти не блестели — были гладко зачесаны на высокий, строгий лоб и схвачены в тугой узел у по-лебединому стройной шеи.

Она была высокой, и смелый, но в то же время мягкий покрой белого платья подчеркивал округлость ее форм, которые так прелестно не соответствовали резкой красоте ее лица.

Мои посещения участились… Однако даже при сильном желании было невозможно найти случая для более близкого знакомства с Элоизой Лебран. Как сказал хозяин местного постоялого двора, отец охраняет ее, как корову-призерку. Неудачное сравнение, но я ему простил. Коровы бессловесны, как и лакомая Элоиза, насколько я понял.

Ее медовый голосок произносил только светские бессодержательные банальности.

Это разочаровывало. Видно, тут вина Лебрана. После смерти матери Элоизы он стал лелеять дочь, доходя в этом до абсурда. Он исключил все внешние раздражители и даже совершил физическое насилие над молодым соседом-фермером, отважившимся перекинуться с Элоизой парой слов, не позаботившись представиться ей официально.

Мой осведомленный хозяин постоялого двора рассказал еще об одном юноше, Теофиле Морине, который три года назад довел Лебрана до такого яростного приступа отцовского гнева, что в ту же ночь был вынужден навсегда уехать из этих мест, опасаясь, что своенравный винодел наймет какого-нибудь бандита, чтобы отомстить ему.

Мне нелегко было увязать услышанное с тем впечатлением, которое производил характер Лебрана — бесплодный старый гедонист, колеблющийся дать отпор даже кусающей его мыши.