Сарина Шиннок - Цветок Зла

Томас прибыл в старую часть Сайлент Хилла, запыхавшись и не находя себе места, ошибочно узнавая Далию в любом мелькнувшем на улице в предутренних сумерках женском силуэте. Не сразу он смог расслышать, как его окликнул кто-то из коллег, поприветствовав и спросив, что офицер Гуччи делает здесь так рано. Томас ответил что-то невнятное и банальное, вроде того, что успел соскучиться по работе. Полицейский поинтересовался у товарища, удачно ли тот съездил в Брэхамс, на что Гуччи пришлось отделаться враньем, будто он схватил какую-то инфекцию и его лихорадило трое суток, хотя последней фразой вполне можно было описать его состояние в горячке смертельных схваток с химерами. А дальше его сразило, словно небесным громом – взвыл раскраивающий голову набат тревожной сирены! Томас потупил взор и сжал кулаки, молясь неизвестным силам о том, хоть бы кровавый водоворот не поглотил его снова. Слова коллеги из полиции донеслись до него слабым гулом сквозь завесу:

- Ах да, фабрика около отеля загорелась. Наверняка будет рассматривать версию о поджоге.

Гуччи едва не воскликнул вслух: «Как?! Это, выходит, я поджог? Что со мной?». Нормальная реальность снова заставляла его чувствовать себя больным, теряющим здравый рассудок человеком. Ком в затылке налег с новой тяжестью, вызывая пульсацию тошнотворной головной боли.

Однако все сомнения, страхи, ощущения и чувства улетучились в один короткий миг, когда Томас услышал прорывающийся сквозь слезы крик женщины, зовущей на помощь, а, вскинув голову, увидел растрепанную огнеглавую Далию! Она бежала к нему и в рыданиях умоляла спасти ее дочь. Офицер Гуччи мгновенно собрался, вернулся в тонус, все силы его тела и разума мобилизовались для исполнения долга. Он дернул коллегу за рукав и кивнул растревоженной, заливающейся слезами женщине.

- На старой фабрике! – причитала Далия. – Специальное место… Что они сделали?! Что я наделала?!

Полисмен бегом бросился к «специальному месту» уже известной дорогой. Каменный мешок дымился и пылал, но Гуччи без колебаний вошел в горящее здание. Его не столь решительный напарник не смог предупредить того, что Далия рванула за ними. Несчастная, повергнутая в шок мать потеряла всякое чувство самосохранения, и, войдя в знакомый зал с кругом на полу, Томас понял, почему спичка сгорела, погасла и сломалась. Сломалась красноглавая, черноствольная георгина. Сломалась Далия.

Офицер полиции и бывший военный успел повидать многое, но такого ужаса еще не испытывал никогда. Подобное не оставило бы его хладнокровным, безучастным и прежде, но поистине повергало его в содрогание то, что он еще вчера говорил с этой улыбчивой доброй девочкой, и смотрел в ее лучистые синие глаза, и словно видел в них отражение своих. Мужчина не хотел верить, что это нежное создание, чья плоть была безгрешным дыханием херувима, было превращено ополоумевшими, слепыми нравственно фанатиками в то, что было теперь подвешено на решетке среди огня. В эти мгновения Томас познал отчаяние сполна, и прекрасно понял своего предка, обернувшегося в веру в кровавого бога-карателя. Отчаяние способно любого человека сделать чудовищем, раскроить любую душу!

Вспомнил ли Гуччи в тот самый миг пророчество о мертвых птицах? Думал ли он об искуплении своих порожденных заблуждениями грехов? Понимал ли, что дошел до конца? Нет, все его мысли, воспоминания, ночные кошмары и болезненные видения в тот момент остались на другом берегу сознания в тумане. Перед взором был только огонь, озаряющий новый для него мир настоящего ужаса. Только один образ, только одна эмоция, только одно действие… Его голова давно не была так легка. И перенести боль ожогов на ладонях и молча выполнить свой долг ему было легко. Гуччи был человеком долга, а долгом его было противостояние злу, и никакая сила не могла изменить этого.

Без проявления глодавших его страстей, без дрожи и трепета, он вынес на руках глядящий на него пустыми голубыми глазами растрескавшийся почерневший уголь и, завернув в свой плащ, донес едва дышавшую мученицу до больницы. Шок произошедшего был подобен контузии – он намертво лишил Томаса всех ощущений и мыслей, отстранил его от участия в продолжающейся жизни реального мира, запер в коконе остановившегося времени, одной застывшей страшной картинки. Гуччи плыл по течению в иллюзии взаимодействия с окружающими его людьми. Он постоянно слышал где-то неподалеку стенания убитой горем Далии, но не брался сказать ей что-нибудь – в нем самом не было надежды, которой можно было бы поделиться, он при всем желании не смог бы поддержать страждущую мать. Он видел, как хирургическими ножницами человек в белой маске срезал с его ладоней захваченные зажимом лоскуты тонкой пленки омертвевшей кожи, но ничего не чувствовал. Он слышал, как коллега из полиции говорил, что поможет ему с протоколом, отмахнулся, заверив, что напишет все сам, попросил врача вколоть что-то, чтобы предупредить инфекцию, но все это совершалось автоматически, бездумно, без участия горящего в огне сознания.