Джеймс Херберт - Возвращение призраков

Манс умер и никогда не вернется.

Манс умер и никогда не вернется.

Манс умер и никогда не вернется.

Так почему же он здесь?

Откуда этот знакомый холод, пробежавший по телу?

Откуда это шарканье, что слышится через приоткрытую дверь?

Откуда этот запах, если не от разлагающегося тела?

Откуда это склизкое бормотание, если не из прогнившего горла?

Откуда все это, если Манса нет в коридоре?

Рут медленно повернулась на стуле, чтобы видеть приоткрытую дверь. Шарканье приближалось. Хотя было темно, что-то еще более темное заполнило дверной проем. Что-то поджидало там. Что-то наблюдало за ней.

Рут открыла рот, чтобы закричать, хотя и знала, что крик не получится. Он никогда не получался. Он всегда застревал в груди. Манс даже провоцировал ее закричать, но из этого никогда ничего не выходило — горло парализовало.

Выпучив глаза, Рут смотрела на узкую тень, одной рукой схватившись за спинку стула; все тело ее дрожало, но так незаметно, что со стороны могло показаться, что девушка совершенно неподвижна. Рут хотела взмолиться, но звука не вышло. Она хотела убить его, но он и так был мертв.

Однако на все это был ответ; был способ сделать так, чтобы его мерзкие, прогнившие руки не коснулись ее тела. Или, по крайней мере, был способ сделать так, чтобы она не почувствовала его прикосновения. Рут обежала взглядом кухню, ища нож. Сначала по запястьям, потом по горлу. Это будет легко. И никто не узнает, как она позволяла Мансу трогать ее. И как его прикосновения возбуждали ее.

Нож не попадался на глаза, но девушка знала, где лежат ножи. Ее внимание вновь привлекла открытая дверь.

Тень исчезла.

Но снова послышалось шарканье.

Он уходит. Манс уходит от нее.

Ее тело обмякло. Хотелось плакать, хотелось упасть на пол и благодарить Бога за милость. Девушка прислушалась, чтобы убедиться наверняка. По-прежнему слышалось движение, но оно определенно удалялось.

А потом остановилось, и Рут услышала скрип дверной ручки.

Дверь отворилась. И Рут услышала крик Сары.

И все поняла.

— Н-е-е-е-т!

У нее наконец вырвался крик, стул опрокинулся, и она бросилась к ящику кухонного стола. Девушка рывком выдвинула его, выдвинула слишком далеко, вывалив все содержимое на пол. Упав на колени и не обращая внимания на колющую боль, она вытащила из кучи широкий нож для разделки мяса и, сжав его деревянную рукоять, поднялась на ноги. Ноги одеревенели и не слушались, но она заставила себя подойти к кухонной двери. Второй Сарин крик заставил Рут броситься в дверь и побежать по коридору, подняв над головой нож, с диким криком, еще более страшным, чем у младшей сестры.

Эллен Преддл ждала. И с ней ждал ее умерший сын.

Саймон сидел в просиженном кресле у пустого камина, его хрупкое голое тело было бледно, как алебастр, а мать сгорбилась на стуле напротив. Правда, Эллен не могла с уверенностью сказать, что сын видит ее, потому что в его глазах не было тепла узнавания. Но, сидя перед ним, Эллен могла по крайней мере считать для себя, что он знает о ее присутствии. С каждым ее выдохом поднималось облачко пара, и теперь она поплотнее закуталась в свой вязаный жакет, чтобы не пустить холод к телу. От Саймона такие облачка не поднимались, и, несмотря на то, что он был раздет, не было никаких признаков, что ему холодно.

Казалось, у Эллен больше не осталось слез, зажатый в руках платок промок от уже выплаканных. Возможно, она выплакала все; возможно, даже скорбь может иссякнуть. Когда оживет боль, вернутся и слезы.

Саймона, ее Саймона больше нет. Наконец она поняла это. Маленькая фигурка в кресле не была ее сыном, это не была его плоть и кровь, это был лишь его призрак. Саймон умер. Она наконец признала реальность. И ничто не вернет его. Но если бы она могла сохранить хотя бы это — его дух, его душу, хотя бы то, что сейчас сидит напротив, — чтобы знать, что хоть что-то осталось, что смерть не означает забвение, то, возможно, это принесло бы какое-то удовлетворение. Это лучше, чем остаться совсем без Саймона.

Ей вспомнился тот момент несколькими часами раньше, когда она спустилась из спальни, проплакав всю вторую половину дня, и нашла здесь его, сгорбившегося, с руками на коленях. Саймон всегда так горбился, когда боялся, а по-настоящему он боялся лишь одного человека — своего отца. Она бросилась к нему, хотела взять на руки и успокоить, но что-то удержало ее; почему-то она поняла, что если прикоснется к нему, то обнаружит, что его нет, что его видит лишь ее воображение, а значит, она снова останется одна и правда навсегда рассеет сон.