Александр Уваров: Ужин в раю

И тогда мой губитель появлялся вновь.

«Надейся» говорил он мне.

И я сидел в этом тупике.

Я надеялся. Я надеялся, что, если сидеть очень, очень долго, то стены непременно начнут осыпаться. И рушиться.

Ведь время расшатает их.

Я почему то не подумал о том, что раньше время расшатает меня.

Через пару веков такого сидения я приходил в отчаяние.

Надежда оставляла меня.

Я начинал плакать. Потом выть. Я царапал стены ногтями. Бился о них головой. Даже пытался грызть.

А подлый разум, притаившись за углом, слушал мои безумные вопли.

И улыбался, участливо и немного грустно.

Выждав подходящий момент, он появлялся вновь.

И давал самый свой страшный и губительный совет.

Он говорил: «Думай!»

Думать… Мыслить… Искать выход…

Ну да, конечно!

Выход находился. Всегда находился.

Это была дверь. Она неизменно появлялась всякий раз, когда я, доверившись лукавому своему проводнику, вновь и вновь шёл за ним.

Дверь в ещё один лабиринт!

И когда он успевал их строить?

Он ещё долго водил бы меня из тупика в тупик. Он ещё долго смеялся и глумился бы надо мной. Возможно, и после смерти я всё так же бродил бы по выстроенным им туннелям, галереям и закоулкам и всё так же следовал бы его советам, переходя от надежды к любви, от любви к вере, от веры к мысли, от мысли… к полному отчаянию.

Но однажды, в один чудесный, удивительный, солнечный день (я, в своём лабиринте, конечно, не знал ещё тогда, что день солнечный, но там, снаружи, солнце светило вовсю) я почувствовал, что произошло нечто.

Нечто необычное.

Не одно из тех иллюзорных изменений, на которые разум мой, фокусник известный, был большой мастер.

Нет, я сразу почувствовал, что произошло что-то действительно важное, способное реально изменить весь ход моей тоскливо однообразной жизни.

Я шёл по лабиринту, охваченный смутной, не осознанной ещё надеждой.

Шаги мои всё убыстрялись. Они становились всё уверенней.

И вот, на одном из поворотов, увидел я разум свой, лежащий в крови.

Он был мёртв.

Неизвестный мне тогда благодетель убил его.

Это был солнечный весенний день. Конец мая.

Я ещё не вышел из лабиринта. Вокруг меня была темнота. Она окружала меня.

Вокруг меня ходили люди. Бегали официантки. Плыл табачный дым.

Я сидел в кафе.

Улыбался. Пил кофе. Ел быстро остывавший омлет, густо смазанный кетчупом. Омлет я заедал салатом, что лежал на отдельной тарелке.

Мёртвый мой разум лежал рядом. Жалкий, бессильный труп.

Я всегда плохо видел в темноте.

Я столько лет бродил в лабиринте, но так и не научился видеть в темноте. Я всегда больше полагался на осязание.

Никогда не щупал его рук. Впервые решился только в тот день.

Я мял его ладони. Провёл пальцами по его локтям. Сжимал его кисти.

Руки у него оказались шершавые. Грубые, мозолистые ладони с потрескавшейся кожей. Высохшие капли строительного раствора. Песок и пыль.

Под его кожей от нажатия моих пальцев перекатывались его мышцы, быстро коченея и твердея.

Пыльные, грубые руки.

Безжизненные… Он никогда и ничего не будет больше строить! Он сдох! Сдох!

Я смеялся. Весело жевал омлет.

Я бросался в труп хлебными крошками. Кинул в него хвостик от огурца, попавшийся мне в салате.

В лабиринте стало светлее. Словно где-то далеко открыли дверь. И свет, сквозь повороты и изломы тоннелей, добрался наконец до меня.

Теперь уже лучше… лучше…

— Эй, ты! Чего тут мусоришь?! До урны дойти лень?

— Псих какой-то… Улыбается ещё!

Кричат… Подмети… Я заплачу…

Только труп не задень. Я ещё над ним посмеюсь.

Нет, не буду говорить им про труп. Это мой личный труп.

Ещё одну чашечку, пожалуйста. Мне одной мало. У меня ещё булочка с кремом.

Кто-то сел рядом со мной.

Аккуратно вытер салфеткой нож.

Спросил, кивнув на труп:

— Тяжело было с ним?

Я кивнул в знак согласия.

Ещё бы! Разум мой — подлец. При жизни он был вообще невыносим.

Господи, и почему я ему всё время верил?

— Теперь будет легче. Я с тобой. Я тебе помогу.

Кто это?

Я не привык к свету.

Чем ближе я продвигаюсь к выходу — тем больше слезятся мои глаза.

Я никак не могу рассмотреть моего собеседника.

Неужели это он? Мой благодетель?

Он заказал себе сок. Апельсиновый.

Ворчливая официантка, придорожное кафе, забегаловка для дальнобойщиков, запах солярки долетает с улицы, весенний день, солнечные лучи нагревают воздух, подгоревшее масло, сигаретный дым, телевизор беззвучен, соревнования по лёгкой атлетике (кажется, бегуны), я сижу боком к телевизору, мне почти ничего не видно, мимо меня ходят люди, я боюсь — меня могут толкнуть и я расплескаю кофе или уроню сдобренный водянистым майонезом огурец себе на колени, дверь туалета всё время хлопает, вода непрестанно льёт в унитаз, бачок неисправен, у барной стойки хохот, девицы заходят с парковки, чистка пёрышек, стучат каблуки («по сколько? а отсос? в кабине…и без резинок…»), стук чашки о блюдце. Детали, детали…