Алекс Белл - Девятый круг

Я знаю, что и прежде любил классическую музыку, потому что здесь, в моей квартире, так много ее записей. А раз я продолжаю любить эту музыку, значит, я не утратил себя полностью и частично остаюсь тем человеком, каким был прежде.

Больше всего мне нравятся партитуры Моцарта. Я согласен с мыслью, что Бог общается с людьми посредством музыки. Это подходит. Это действует. Для меня это имеет смысл. Потому что я уверен — именно так Бог должен разговаривать с нами, поскольку для нас это единственный способ понять Его: музыка настолько совершенна, что должна исходить от самого Всевышнего.

Но Моцарта преследовали долги, и он умер в возрасте тридцати пяти лет. То есть ему было ровно на два года больше, чем мне сейчас. И что еще хуже, его похоронили как бедняка в безвестной могиле. Вольфганг Амадей Моцарт! Где же во время его смерти были все те правители, для которых он сочинял? Где были тогда великие императоры, королевы и знать, наслаждавшиеся его музыкой? Какой позор! Меня ужасно огорчает, что местом его последнего упокоения стала необозначенная могила на участке кладбища, предназначенном для людей незначительных. Какая вопиющая несправедливость! Она меня возмущает, и, если я размышляю об этом достаточно долго, меня начинает охватывать гнев, и тогда мне приходится заставлять себя отвлечься на что-нибудь другое.

После музыки великих композиторов я переключился на стихи поэтов, обладавших блестящим даром слова, таких как Вордсворт, Байрон, Блейк, Колридж и Шелли… Но мой любимец — это Китс, с его даром саму грусть делать прекрасной. Как это ему удается? Эта его идея, что между красотой, радостью и печалью различие не так уж велико, что они не так уж далеки друг от друга… Это немного меня успокаивает, сглаживает остроту чувства одиночества.

Китс умер совсем молодым — ему было двадцать пять. Это несправедливо. В мире и так достаточно мало прекрасного. Если бы Китс и Моцарт дожили до девяноста, сколько еще они смогли бы создать! Мне хочется читать стихи, которые никогда не были написаны, слушать музыку, которая никогда не была сочинена. Я чувствую себя так, словно меня обманули! Но, несмотря на личные трагедии этих людей, их творения умиротворяют меня так, как ничто другое. Непреходящая природа красоты, сохранившаяся на протяжении двух столетий… В конечном счете я не думаю, что мне нужен кто-то еще. И если бы только у меня была возможность оставаться здесь, в этой квартире, читать эти стихи и слушать Моцарта — я уверен, мне было бы этого достаточно… Чего же еще я мог бы желать?

Какое-то время я подумывал о том, чтобы завести собаку. Если в квартире появится любимое животное, она может показаться более обжитой. Ну и был бы кто-то, кто радостно встречал бы меня, когда я возвращаюсь домой. Даже кошка сгодилась бы. Мысль о ней, мурлыкающей, свернувшейся клубочком у меня на коленях по вечерам, спящей в моей постели, полностью зависящей от меня в своем пропитании и прочих нуждах… Конечно, общение с ними едва ли может заменить отношения с людьми, но, по крайней мере, рядом было бы существо, испытывающее добрые чувства ко мне, любящее меня, полагающееся на меня, нуждающееся во мне…

Однако это тоже не было выходом из положения, поскольку оказалось, что животные меня не любят. Они меня боятся. Я установил это лишь несколько дней назад. Двое детей гуляли в парке со своими собаками — девочка с немецкой овчаркой и мальчик со спаниелем. Девочка оказалась недостаточно сильной, чтобы справиться со своей подопечной, и, когда дети сблизились, овчарка вдруг бросилась на спаниеля и укусила его, тот ответил ей тем же, вскоре обе собаки вырвали из рук детей поводки, и началась страшная свалка. Дети в ужасе смотрели, как их любимцы изо всех сил стараются перегрызть горло друг другу. Громкий лай, визг и рычание привлекли внимание прохожих, но, похоже, никто из них не решался разнять дерущихся собак. И я не могу никого осуждать — обе они превратились в один сплошной клубок тел, челюстей, слюны и крови. И было похоже, что овчарка скоро прикончит меньшего по размерам спаниеля.

Я поднялся со скамейки, на которой сидел, подумав, что мог бы проводить домой мальчика с его мертвой собакой и таким образом познакомился бы с его родителями. Они могли бы пригласить меня в дом, например на чашечку кофе или что-нибудь в этом роде. Но как только я двинулся к месту схватки, мне пришло в голову, что я буду принят более радушно, если появлюсь там с их сыном и со спасенной собакой. И чем больше я думал об этом, тем менее вероятным мне представлялось приглашение выпить чего-нибудь, если собака будет мертва, а внимание всех сосредоточится на рыдающем пареньке. Ведь вряд ли родители дадут ему в руки лопату и предложат самому выполнить все необходимое.