Алекс Белл - Девятый круг

Я повернулся назад, к распластавшемуся на снегу Мефистофелю. Из его шеи, там, где позвонки проткнули кожу, текла кровь, голова была вывернута под немыслимым углом к телу, широко раскрытые глаза зияли пустотой. Какое-то странное волнение охватило меня. Может, это была печаль? Сожаление? Боже, неужели это была скорбь? В тот миг я видел не мертвого демона — на снегу передо мной лежал Стефоми, мой бывший приятель. Но долго предаваться чувствам мне не пришлось. В следующее мгновение я чуть не вскрикнул, когда Мефистофель вдруг резко дернул шеей и голова его встала на свое место, а сам он, пошатываясь, поднялся на ноги и с улыбкой обратился к Михаилу:

— Послушай, если бы всякий раз, когда ты ломал мне шею на протяжении последних лет, я получал по одному пенни…

И именно в этот момент у него за спиной выросли крылья — большие, кожистые, как у летучей мыши. Они развернулись, расправились позади него так, словно до этого находились в сложенном состоянии. И сам он весь как-то сразу потемнел, темнее стали волосы и глаза, а пальцы сделались похожими на когти, и на мгновение мне почудилось, что у него на голове появились длинные витые рога, во рту мелькнул раздвоенный черный язык, нога украсили копыта, — зрелище поистине чудовищное… Но мое сознание восставало против этих ужасных перемен, отказывалось воспринимать увиденное, и у меня нет уверенности, что все это мне не померещилось.

Схватка продолжилась, но на этот раз Мефистофель расправил крылья, оттолкнулся от пола и, возбужденно захохотав, взлетел на вершину шпиля колокольни. Михаил немедленно устремился за ним. Я оторвал взгляд от них, когда услышал испуганный, дрожащий и одновременно тихий голос Кейси:

— Вам придется помочь мне, Габриель.

Я смотрел на нее, все еще стоя на коленях рядом с ней. Аура, непрерывно менявшаяся с золотистой на черную, теперь, казалось, стала и той и другой одновременно. Одна из них иногда теснила другую, но это всегда была комбинация из обеих — черные вихри проникали в золотистую оболочку и смешивались с ней, как чернила с водой.

— Помочь? — растерянно переспросил я.

— Да. Помочь мне родить.

— Но я же не знаю как! — воскликнул я в полнейшем замешательстве.

Кейси разразилась смехом, но сразу же оборвала его, чтобы он не стал началом истерики.

— И я не знаю, — произнесла она сквозь стиснутые зубы. — Но ребенок уже рождается, поэтому вы должны мне помочь.

— Нет-нет! Я не могу… не могу…

При рождении ребенка появляется кровь. Вместе с этой мыслью перед глазами у меня возникла кровь, окрасившая песок, когда я вонзил нож в шею Анны Совянак. Влажный окровавленный песок… Я почувствовал, что если увижу еще хоть одну ее каплю, то стану орать до тех пор, пока не свихнусь… и меня увезут в смирительной рубашке. И тогда, какая бы крупица здравого рассудка у меня ни оставалась, она будет обращена в пыль, уничтожена этими ужасными воспоминаниями… Я не знал, как мне объяснить все это Кейси так, чтобы она поняла, но я чувствовал, что не смогу оказать ей никакой помощи.

— Послушай, я… я не писатель. Понимаешь, моя память, она вернулась ко мне, и я… я… я был… киллером. Я убивал людей… и я пробовал покаяться, я действительно пытался, но ангелы не простили меня. Они отказываются даже подумать о моем прощении. А если я не могу получить прощения, значит, я по-прежнему проклят, я…

Я ожидал, что после моих откровений она станет смотреть на меня с выражением страха и отвращения, но вместо этого у нее на лице все отчетливее проступало чувство досады, а оно в данном случае представлялось совершенно неуместным, учитывая то, что я сказал заикаясь и запинаясь.

— Габриель, — произнесла она грубым, низким голосом, — если даже вы — сам дьявол, мне на это плевать. Вы обязаны помочь мне родить ребенка!

— Ты не понимаешь! — взмолился я, смутно сознавая, как жалобно и по-детски звучит, наверное, мой голос. — Вид крови все мне возвращает, я вижу убитых мною людей, а я не хочу их видеть! Я больше не хочу их видеть никогда!

Стиснув зубы, видимо снова почувствовав схватки, Кейси схватила меня за рубашку и потянула вниз, так что я, стоя на коленях, низко склонился над ней, а она сдавленным голосом прошептала мне в самое ухо:

— Если вы сейчас снова бросите меня, я никогда не прощу вас, Габриель, никогда!

Мною овладела тягостная нерешительность. Я не мог доверить самому себе ни одного решения о том, что правильно, а что — нет. Мой моральный дух был подорван, и вряд ли мне удалось бы всегда отличать одно от другого. Ничто и никогда не указывало на возможность возникновения подобной ситуации, ведь совсем недавно Кейси была для меня посторонней! Как могло случиться, что я так сильно полюбил человека, имени которого четыре месяца назад даже не знал? Если бы только мы не оказались соседями, если бы только я держался особняком и не заговорил с ней… всех этих мук удалось бы избежать. Видеть ее страдающей было для меня невыносимым — вот последствия любви, проявления которых я всегда опасался.