Виктор Точинов - Пасть

Больше того, он знал не только что происходит вокруг, но и что происходило раньше: вот тут, слева, пробежала утром юркая мышь-полевка (это неинтересно, слишком мелкая…); вот тут он сам исходил участок во всех направлениях; а это что? — это следы того маленького человека, как там его звали, Колыванов не помнил, он уже почти ничего не помнил… Дальше, дальше… вот здесь, на берегу, человечишка долго сидел, затем вскочил и побежал…

Колыванов шел по следу. Он не понимал, что вело его вперед — не любопытство, нет, любопытства в нем уже не оставалось, как не оставалось других человеческих чувств. Но он упорно стремился туда, где пересекались в одной точке все невидимые глазу дорожки.

Вот и конец пути.

Он понимал все, что здесь происходило, ясно и четко, все до мельчайших подробностей, вплоть до того, куда отлетели выброшенные «Сайгой» стреляные гильзы. И, конечно, сразу понял, кто убил Сашу, проклятая псина здесь ни при чем (о, как он ненавидит собак!), рыжая сука оказалась тут уже дохлой… Понял — но все равно не вспомнил, как он все сделал.

Зато сразу догадался зачем. И что за неведомая сила влекла его сюда: голод. Самый обыкновенный голод, про который он как-то позабыл… А ведь рядом еда, много вкусной еды…

Ничего неожиданного в открытии не было и ничего странного и пугающего, говорили же ему двойник в зеркале и деревянный дьявол…

На самом деле таких понятий, как «двойник», «зеркало», в том, что осталось от мозга Колыванова, уже не существовало — смутные, никак не называемые образы. Но с дьяволом что-то было связано, что-то важное, что нельзя забыть, нельзя, невозможно, смертельно опасно… о-о-о-а-

Дьявол — Катя, Катя — дьявол… Он несся к дому длинными скачками, стелясь над землей, и повторял про себя последнее уцелевшее имя: Катя, Катя, Катя… Больше имен и слов не было, зато вставала зримая и яркая картина — Катя открывает калитку и заходит во двор, он смотрит на это снизу, из густой тени кустов, бросается вперед и…

Катя, Катя, Катя-я-я — имя удерживало оставшиеся крохи сознания на краю бездонной пропасти, готовой поглотить все: имя-соломинка, имя — тонкая нить, готовая вот-вот лопнуть.

Дверь, по счастью, оказалась распахнутой, сейчас он не справился бы с ручкой… Ворвался в дом, «Сайгу» искать не пришлось — обоняние тут же услужливо подсказало, где она брошена…

Клыки лязгнули по стволу, оставляя на прочнейшей оружейной стали глубокие вмятины. Колыванов запихал дуло глубже в и судорожно шарил передней лапой в районе скобы, пытаясь хоть как-то, хоть чем-нибудь, зацепить, нажать, дернуть спусковой крючок.

Последняя мысль у него была все та же: Катя, Катя, Ка…

Он не успел.

Крохотный островок сознания исчез — Миши Колыванова больше не было. Тело, мало похожее на человеческое, застыло, сомкнув челюсти на дробовике, и пролежало так больше часа.

Тварь зарычала и мотнула косматой башкой — гнусное, отвратно пахнущее железо вылетело из пасти и звякнуло об пол. Тварь освободилась от остатков тряпок, зачем-то опутывающих ее (ткань расползалась, как гнилая мешковина), — и выскользнула из этого чужого и опасного логова на улицу, в тихую ночную прохладу.

Движения ее были легки, даже грациозны, не похожи на неуклюжие прыжки Колыванова. Но завыла на полную луну она точно так же — хрипло и торжествующе. Нырнула в темноту, через несколько мгновений перемахнула ограду и исчезла — ничего не помнящая и освобожденная от всего. И голодная, очень голодная…

Лежащие неподалеку останки оборотня не привлекали — непонятно откуда взявшийся инстинкт гнал на поиски живого, трепещущего под клыками мяса…

Папа Бойчевский резко вдавил тормоз, разбудив все семейство: сын и дочка спали на заднем сиденье, жена клевала носом на переднем — возвращались со слегка затянувшегося семейного пикника на водопаде в Саблино.

— Что, что такое? — встревоженно закудахтала мадам Бойчевская, пытаясь повернуться к недовольно занывшим детям и не догадываясь расстегнуть мешающий ремень безопасности.

— Вроде собака… — протянул Бойчевский-папа. — Большая, не меньше ньюфа… Сама под колеса нырнула, похоже, зацепил чуть-чуть крылом…

Бойчевский, мягко говоря, слегка лукавил. Удар по корпусу машины был весьма чувствительный.

— Надо бы выйти, посмотреть… — добавил он неуверенно.

Не нравилась ему эта история. Хозяева сбитой на въезде в поселок собаки могли считать себя крутыми, очень даже крутыми, особенно в сравнении с ним, мирным коммерческим директором мирной обувной фабрики…