Энн Райс - Черная камея

– Но мне сейчас плохо, – закапризничала Пэтси.

– Ты уже и так накачана лекарствами до предела, – сказала Большая Рамона.

– Вы позволите нам поговорить с вами? – спросил Лестат, а когда она жестом пригласила его присесть рядом, он опустился на диван и даже положил руку на валик за ее спиной.

– Конечно, я рада побеседовать с друзьями Квинна, – сказала Пэтси. – Садитесь же. Прежде такого не бывало. Нэш такой высокомерный, почти все время обращается ко мне "мисс Блэквуд". Жасмин вообще меня на дух не переносит. Она думает, я не знаю, что этот ее черный ублюдок – твой ребенок. Черта с два, я не знаю. Это все знают. А она еще при этом смеет повсюду трубить: "Это мой сынок", словно он родился от непорочной девы, – можете себе такое представить? А я вот что скажу: если бы отцом ребенка был не ты, Квинн, а кто-нибудь другой, он бы давно уже был на помойке, но раз в штаны Жасмин залез Маленький Квинн, то все прекрасно, если послушать тетушку Куин, все прекрасно, пусть себе этот маленький ублюдок бегает по дому...

– Ладно, Пэтси, прекрати, – сказал я. – Если бы кто вздумал задеть чувства малыша, ты бы первая встала на его защиту.

– Я вовсе не стараюсь задеть его, Квинн, я стараюсь задеть тебя, потому что я ненавижу тебя.

– Так и быть, я предоставлю тебе отличную возможность задеть мои чувства. Для этого ты должна просто поговорить со мной и моими друзьями.

– Что ж, это доставит мне удовольствие.

Меррик, занявшая стул, на котором сидела Большая Рамона, все это время внимательно изучала Пэтси, теперь же она тихим голосом представилась по имени и представила также и Лестата.

Я присел рядом с Меррик.

Пэтси в ответ закивала и произнесла, в свою очередь, с убийственно злобной улыбкой:

– А я мать Тарквиния.

– Пэтси, у него был близнец? – спросила Меррик. – Близнец, рожденный одновременно с ним или через несколько секунд после него?

На Пэтси напало оцепенение. Я никогда не видел, чтобы у нее было такое лицо – пустое, неподвижное, искаженное ужасом, но уже через несколько секунд она завопила, призывая Синди:

– Ты мне нужна, Синди, я в панике! Синди!

Пэтси вертелась в разные стороны, тогда Лестат твердо опустил руку на ее плечо и прошептал ее имя. Она взглянула ему в глаза и перестала биться в истерике, приступ постепенно затих.

В дверях появилась Синди, держа шприц наготове.

– Потерпите немного, Пэтси, – сказала она и, присев с левого боку, очень скромно приподняла подол ее рубашки и всадила в левое бедро Пэтси укол успокоительного, после чего поднялась и принялась ждать.

Пэтси по-прежнему смотрела в глаза Лестату.

– Понимаете, – заговорила Пэтси, – это было такое душераздирающее, ужасное зрелище... – Она обращалась только к Лестату. – Вы не можете себе представить.

Не сводя взгляда с Пэтси, Лестат сказал, сиделке, что теперь с ее пациенткой будет все в порядке.

Пэтси уставилась на восточный ковер, и со стороны казалось, будто она изучает его узор. Потом она взглянула на меня.

– Я тебя сильно ненавидела, – сказала она. – И сейчас ненавижу. Я всегда тебя ненавидела. Ты его убил.

– Убил! То есть как?.. – опешил я.

– Да, – сказала она. – Ты его убил.

– Что ты такое говоришь? – спросил я. – Как я это сделал? – Мне хотелось проникнуть в ее сознание, но я никогда не пользовался этой способностью в разговорах с ней – меня удерживало от этого какое-то глубокое чувство отвращения.

– Ты был такой большой, – сказала она. – Ты был такой здоровый, такой нормальный. Десять фунтов, одиннадцать унций. Даже костяк у тебя был огромный. А потом появился второй, совсем крошка, мой малыш Гарвейн, всего три фунта весом, и врачи сказали, что он отдал тебе всю свою кровь в моей утробе, всю кровь. Ты, как младенец-вампир, выпил всю его кровь! Это было ужасно. Он ведь родился таким маленьким. Каких-то три фунта. Крошечное несчастное создание – ничего прискорбнее я в жизни не видала.

Я не мог говорить от изумления.

Слезы текли по ее щекам. Синди вынула из коробки чистую бумажную салфетку и промокнула лицо своей пациентке.

– Мне очень хотелось взять его на руки, но врачи не позволили, – продолжила Пэтси. – Сказали, что он был близнецом-донором. Так они его назвали. Близнецом-донором. Он все отдал. Он был такой крошечный, сразу стало понятно – не жилец. Его сунули в какой-то инкубатор и не позволили мне даже дотронуться до него. Я дежурила в этой больнице день и ночь, день и ночь. А тетушка Куин все названивала и твердила "Ты нужна своему младенцу дома!" Надо же было такое сказать! Можно подумать, эта крошка в больнице во мне не нуждалась! Можно подумать, эта маленькое несчастное существо в больнице во мне не нуждалось! Она хотела, чтобы я вернулась домой и поила своим молоком этого десятифунтового монстра. А я не могла даже смотреть на тебя! Я не хотела находиться в одном доме с тобой! Поэтому я и переехала на задворки, в гараж.