Кирилл Клерон - Вампиры в Москве

— В особых случаях я могу благословить прихожанина, прочесть заупокойную самостоятельно. Вы готовы?

— Да! — в голосе Василя звучал энтузиазм.

Довольный, как ловко и безболезненно выпутался из столь щекотливой ситуации, Григорий перекрестил убивеца и многозначительно пробормотал несколько напутственных слов на коверканном старославянском. Конечно, догматики никогда бы не одобрили такую еретическую вольность, но наплевать, надо стараться быть созвучным времени и обстоятельствам. Вот он и старается:

— Возьмите мой молитвенник. .Читайте отсюда досюда три дня по десять раз, утром и вечером. Читайте не абы как скорее отделаться, а с выражением.

( — ишь ты, прямо как Голос говорит)

— Подолгу стойте прямо перед могилой на коленях. Поплачьте о душе вашей грешной. И думайте о всемилостивом боге и сыне его, кровь пролившем за всех нас:

(— ах, какой же я тонкий психолог! как вовремя и к месту вставил объединительное нас)

— Спасибо, батюшка!

— И приходите ко мне ровно через три дня, в 18.00 в церковь. Я отпущу все ваши грехи. Если, конечно, будете усердно и искренно молиться.

— И измену жене отпустите?

(— да все просто помешались на изменах!):

— Все отпущу!

Покорный Василь снял с шеи веревочку с ключиком, как носят их забывчивые первоклассники-растеряшки, встал на колени и, слегка поковырявшись, открыл замок. Хотел было пожать руку батюшке, да испугался, что тот откажется. Хотел было попрощаться, да промолчал. Тяжело вздохнул он полез в свою нору.

Григорий же истово крестился и внимательно осматривался по сторонам, дабы не перепутать местоположение. Едва люк встал наместо, святой отец, несмотря на тучность, довольный поскакал домой — именно так скачет молоденький козлик за столь же молоденькой козочкой. Ловко он провернул это дельце!

Читая непонятную молитву, стоя на стертых коленях перед импровизированной могилой, тщетно пытаясь договориться с Голосом, Василь знал, что заслужил эти испытания. Он заслужил большего — мучений. Но если попытаться описать его состояние одним единственным словом, то он жалел. Жалел об убитом друге, жалел и о том, что пригласил этого жирного батюшку, похожего на свинью — и дела не сделал, и продать может, но больше всего жалел себя. Хоть и не особо черноикорно он раньше шиковал, но были и дом, и работа, и жена. Да и грудь у нее не такая уж и обвислая — грудь, как грудь…

Так он читал, и стоял, и жалел, и вдруг почувствовал, до чего же он ужасно устал.

— Прости меня друг, прости… Я завтра еще почитаю.

Голос особенно не протестовал и Василь, пятясь, добрался до кровати и сразу же отрубился.

Но ему спать пришлось недолго. Над головой что-то дико залязгало и загромыхало, послышались какие-то звуки явно потустороннего характера. Потом все стихло:

( — ух, показалось… сейчас до двадцати досчитаю, и спать: раз, два, три…)

Нет, не показалось. Через несколько мгновений эти странные шумы повторились и даже громче, чем раньше, ибо Василь уже прислушивался. И надо ли говорить, что произошло это на счете тринадцать?! И надо ли говорить, что подумалось:

(— страшный суд начинается, злые демоны пришли за моей пропащей душой…)

В помещение, помимо неприятных звуков, будто динозавр над ухом зубами лязгает, проникла странная вибрация. На полочке начал подскакивать единственно не уничтоженный объект — подвески из магического корня. Василю сделалось жутко, так жутко, как еще никогда не бывало. Ужас охватил его бедную голову стальными обручами и начал сжимать. Обещал же священник кару небесную — но не так же быстро, даже грех замолить не дали! Все земные страдания и неприятности показались сущей ерундой, детскими шалостями, кухонным стеклом, треснувшим после выстрела из рогатки, едва Василь представил себе ад. Представил очень зримым, реальным. В зримом аду не душа абстрактною метафизически страдала, а ежедневна терзали тело — поджаривали на сковородках, снимали кожу, отрезали по сантиметру плоть. Ты умирал в муках и через минуту рождался заново, чтобы снова пройти ужасные пытки.

Уткнувшись побледневшим лицом в подушку, Василь неожиданно спазматически задергался и прокусил грязную наволочку. Ему в рот попало несколько перьев, которые никак не выплевывались, и Василь горько-горько заплакал. Ему безудержно захотелось стать маленьким. очень маленьким, еще меньше, и спрятаться если не материнской утробе, то за свою добрую бабушку, как когда-то, очень и очень давно: