Кирилл Клерон - Вампиры в Москве

— А я — Ерофей. Для друзей. Ишь ты, прямо в рифму заговорил.

Ну что же, Ерофей так Ерофей. Раду протянул ему руку и тот слабо пожал бледные длинные пальцы. И подивился:

— Какие они холодные… Надо бы согреться…

— Не надо… Я всегда сохраняю хладнокровие.

— Тогда чокнемся!

Чоканье прошло неудачно. На редкость неудачно. То ли иностранец специально излишне сильно стукнул рюмкой о рюмку, то стекло оказалось бракованное, с незаметной трещинкой, но бокал Ерофея лопнул прямо в руке, глубоко разрезав сухожилие между большим и указательным пальцами. Кровь потекла ручьем, просто хлынула, а гость плотоядно уставился на нее, как удав на кролика. Но Ерофею было не до гостя и его странной мимики. В глазах начали плыть круги, как тогда, в детстве, перед злополучной картиной в Третьяковке. Приближался обморок, лицо смертельно побелело, а подмышки взмокли от полившегося вонючего пота. Из последних сил, держась руками за стенку, он дошел до шкафа и вытащил грязноватый бинт, которым поспешил перевязать руку в месте пореза. Бинт мгновенно пропитался и неприятно покоричневел, набух, как тряпочный клоп.

— Что с тобой, дурно? — ехидно спросил гость.

— Дда, не очень…

— Не переживай, сейчас полегчает.

— Вряд ли…

— А я говорю — полегчает, едва два замечательных фокуса покажу. Похлеще карточных будут. Ну, соглашайся!

Последовал едва заметный кивок, и первым фокусом гость снял медальон с шеи, подошел к полуобморочному Ерофею и потер камень о пропитанный кровью бинт. И камень засиял! Прямо на стене, как сквозь волшебный проектор, стали зарождаться и исчезать удивительные объемные фигуры. Казалось, у них не три измерения, а гораздо больше, казалось, это вообще другое измерение. Казалось, таких ярких цветов нет в палитре земных красок и еще казалось; что все это сон, что все это настоящая фантасмагория. Наверное, если ширануться или дури накуриться, так же классно заглючит.

Удивительное зрелище действительно подействовало, как и обещал Раду, лучше нашатыря — Ерофей аж присвистнул и даже слегка порозовел. Поплывшие мозги вроде как выбрались на твердую поверхность:

(— вот бы такое представление организовать — народец у нас лоховской, падкий на дешевые зрелища. нажили бы…)

Вторым фокусом загадочный гость широко открыл рот. Неприятный запах шибанул в ноздри:

(— фу! мог бы и зубы почистить)

Впрочем, этому выводу несколько противоречили две ослепительно белые пары клыков, показавшиеся в глубине. В глазах загорелись нехорошие огоньки, красноватые, будто зернышки спелого граната. Они гипнотизировали Ерофея и не давали даже пошевелить рукой, когда клыки приблизились к горлу и больно впились в артерию. Бедолага только застонал и дико скосил глаза на пол, куда начала капать кровь. Прежний обморок вернулся с удвоенной силой, тело становилось все более ватным и медленно начало сползать со стула.

Впрочем, кровь бывшего студента Раду не понравилась. Такая же кислая, как дешевое вино, которым угощал прохиндей, как эта певица с коралловыми бусами. Мельком подумалось:

(— неужели у всех русских вместо крови течет такая гадость? тогда я с голоду здесь помру!)

Раду блефовал — под страхом голодной смерти он выпьет даже кровь теленка, даже недавно похороненного мертвеца, но слюнка от такой кислятины не выделяется и это факт. Он всегда любил другую кровь — сладковатую, как у крестьянок Валлахии, уважал и с горчинкой, в которую словно черного перчика подсыпали. Под настроение неплохо шла и соленая. Но не такая!

(— хоть здесь, да обманул! но это твой последний обман, самый последний)

Произнеси разочарованный Раду этот крохотный монолог вслух, Ерофей может и услышал бы его. В любом случае, другого слухового ощущение до РЕВА НЕБЕСНЫХ ТРУБ не ожидалось, ибо бутылка, почти полная противного красного вина, резко опустилась на его голову. От такого удара котелок лопается, как скорлупка гнилого грецкого ореха — так оно и произошло. На свет божий, сквозь острые осколки черепа, словно фарш через мясорубку, вылез коричневатый клубок мозгов и намотался на отколовшийся осколок днища, глубоко вонзившегося внутрь. Губы, потихоньку заливаемые кровью, начали намокать и менять свой бледный суховатый цвет. Они что-то невнятно прошептали и через миг «поцеловали» грязный ковер, на котором валялись окурки и оторванные пуговицы. Рука судорожно схватилась за ножку стула, как за последнее спасение и потянула на себя. Стул упал, но спасения уже не было.