Чарльз Вильямс: Канун дня всех святых

Она сказала:

— Значит, и ты здесь! — и ей стало немного повеселее. Пожалуй, скоро она сумеет произнести даже слово "смерть". Лестер не страдала отсутствием мужества. Она всегда была готова, как говорится, "смотреть фактам в лицо"; беда скорее заключалась в том, что в своей, лишенной особых кризисов и особого смысла, жизни она начинала сама изобретать факты, а иначе откуда взяться лицу, в которое надо смотреть? Она разделяла общие смутные представления, свойственные ее возрасту, что если у вас нет проблем с противоположным полом, значит, и все остальное в порядке, и столь же смутные представления, свойственные всем возрастам вообще, что если у вас в жизни (в том числе и сексуальной) что-то не ладится, то виноваты в этом другие пусть и непреднамеренно. Когда она злилась на мужа, то в этом скорее проявлялась сила, не находящая приложения, чем просто каприз. Это мужество и эта сила шевельнулись в ней, когда она увидела Эвелин; она тут же отвела им роли — открытости, бесстрашия, даже некоторого исследовательского интереса. О, если бы только здесь был Ричард!

Оказывается, Эвелин в это время тоже говорила. Быстрый, небрежный голос перекатывал, смазывал слова.

— Как долго тебя все же не было, — бормотала она. — Я думала, ты уж совсем не придешь. Я ждала, ждала, ты и представить себе не можешь, сколько. Пойдем в парк, посидим немного.

Лестер приготовилась ответить, но испугалась того, как привычно-плоско звучат слова. Она держала себя в руках с тех самых пор, как окончательно рассталась с Ричардом, поэтому сумела удержать в сознании и то новое состояние, в котором они очутились. Болтовня о том, чтобы посидеть в парке, показалась ей кошмаром, сродни тем страшным снам, в которых невозможное оборачивается реальностью. Она видела перед собой вход в подземку и припоминала, что они собирались отправиться куда-то на метро. Она начала отвечать не менее дурацким образом: "Но, может, мы лучше…" — когда Эвелин схватила ее за руку. Лестер не любила, когда ее трогают, и прикосновений Эвелин не любила; а теперь и то и другое не понравилось ей больше обыкновенного.

Тело отшатнулось. Она не сводила глаз со входа, а отвращение плоти все нарастало. Вот вход; они собирались ехать. Да, но что, если там уже нет никакого метро или в нем пусто так же, как и на улицах? Человек Средневековья испугался бы в этот момент чего-нибудь другого — возможно, пути в citta dolente [1] Град скорбный. — итал. (Здесь и далее примечания переводчиков.) , или его обитателей, гладкокожих или волосатых, с клыками или с когтями, злобных или алчных, крадущихся или карабкающихся наверх из самых жутких бездн. Лестер не думала об этом, зато она подумала о подземных пространствах и о том, чем они могут быть заполнены. В самом деле, чем, кроме смерти? Возможно, вспыхнула мысль, возможно, там люди, все люди этого мертвого Города; возможно, именно там ждут они ее, как ждет этот вход и все, что под ним. С подобными вещами все ее мужество не отважилось бы встретиться лицом к лицу. Так легка была рука Эвелин, сжимавшая ее руку, а страх, застывший в глазах подруги, так тяжел, так близок к ее собственному, что Лестер поддалась и позволила увести себя.

Они отправились в парк; они нашли скамейку; они уселись. Начав говорить, Эвелин никак не могла остановиться. Лестер всегда знала, что та любит поболтать, и готова была привычно перестать слушать после первых же слов. Однако на этот раз отключиться не удалось. Никогда еще тусклая скороговорка Эвелин не казалась ей столь противной. Голос был тонкий и вкрадчивый, как обычно, но теперь он еще и прилипал как-то, и все никак не кончался. Он струился, как река, нет, пожалуй, кувыркался, словно что-то, с размаху брошенное в реку; в нем не было напряжения, в нем не было веса, одно только чистое течение.

-..Не стоит нам, наверное, сегодня туда ходить, после всего, булькали слова. — Я про то, что людей вокруг слишком мало, а я терпеть не могу сидеть в пустом театре, ты ведь тоже, наверное? Даже в кино. Все становится совсем не так. Ненавижу, когда вокруг никого нет. Может, нам стоит пойти навестить Бетти? Знаю, знаю, Бетти тебе не нравится, да и мамочка ее тоже. Мне ее мамочка тоже не больно-то нравится, но, сказать по правде, с Бетти ей, должно быть, не сладко приходится.

Надо было мне больше ей помогать, но я уж и так старалась, делала все, что могла. На самом деле мне всегда очень нравилась Бетти, и я ведь говорила, что найдется какое-нибудь простое объяснение той истории с немецким эмигрантом, ну, года два назад, помнишь? Конечно, с ней я об этом никогда не говорила, потому что она ведь всегда такая болезненно стеснительная, правда? Слышала только, что этот художник потом еще несколько раз к ней заходил. Как его звали? Дрейтон, кажется. Он ведь друг твоего мужа? Никогда бы не подумала, что он…