Жюль Лермина: Вампир

— Он самый. Вы его знаете?

— Он еще не умер?!

— Ах, вы тоже считали его несуществующим, сказал доктор, смеясь. — Отнюдь нет. Около ста пятнадцати лет, мой милый. Вот после этого и говорите, что сумасшествие не есть привилегия на долговечность.

— С каких пор он у вас?

— Около четырех месяцев. А поступил он при весьма любопытных обстоятельствах, о которых я вам расскажу завтра. Уже шесть часов.

— Уже. И я тоже сильно запоздал. И так, до завтра, и поговорим о Винченте.

— К вашим услугам, дорогой собрат.

Когда я остался один, меня охватили воспоминая. В одну секунду промелькнуло предо мной прошлое: маленькая квартира, в которой я терпеливо ждал пациентов, несчастная мать, пригласившая меня к умирающему ребенку, прогулка и разговор с Гастоном. Я задал себе вопрос — был ли бы я теперь в состоянии оказать помощь несчастной девочке, и содрогнулся невольно от сознания, что и теперь, как и тогда, я был бы так же беспомощен, так как ничего не понимал в загадочной болезни. Я старался спасти свою гордость, предполагая, что по своей былой неопытности не заметил какого-нибудь важного симптома, который в настоящее время, несомненно, не ускользнул бы от моего внимания. Но это было напрасно: внутренний голос говорил, что я сам себе лгал. И если бы завтра мне пришлось натолкнуться на аналогичный случай, я был бы так же беспомощен, как и 10 лет назад. Мое самолюбие страдало, а мысль всё сильнее стремилась к д-ру Винченту, к этому бледному, почти фантастическому образу. Он все еще жил, жил, несмотря на ужасную дряхлость, так поразившую Гастона и меня, когда мы следовали за ним по улицам. Каким же чудом он ещё жил под бременем ста десяти лет?

Мне припомнились странные слова, переданные Гастоном: «Моя наука преступна, потому что она в сотни раз увеличивает ужасное неравенство между борцами за жизнь». И хотя эти слова в действительности ровно ничего не значили, но, повторяя их мысленно, я все же испытывал некоторую робость, как перед неразрешимой загадкой, скрывающей ужасную тайну.

Я долго не мог избавиться от этого ощущения и успокоился только на другой день. Зато любопытство узнать подробности о Винченте возросло до крайних пределов, поэтому в назначенный час я снова был у доктора Ф., который показался мне немного озабоченным. Спросив с участием о причине тревоги, я узнал, что его беспокоит с некоторого времени здоровье сына. Но страсть исследователя взяла верх над чувством отца, и мы пошли к больной, где провели несколько часов, погруженные в наблюдение леденящих душу явлений каталепсии и гипнотизма. Когда же усталые мы вернулись в кабинет и поделились нашими наблюдениями, я сказал доктору Ф.:

— Теперь позвольте мне напомнить вам вчерашнее обещание— подробно рассказать о Винченте.

— Я лучше дам вам прочесть мои записки, — произнёс доктор. — Я имею привычку, принимая клиентов, записывать интересные обстоятельства первого с ними знакомства.

Доктор встал, открыл один из картонов, вынул несколько исписанных листов бумаги и, подавая, сказал:

— Читайте, а я пойду сделать кое-какие распоряжения.

Вот что я прочёл:

«Сегодня, 15 апреля 190… в шесть часов вечера мне подали карточку, на которой значилось: „Винчент де-Боссай де-Тевенен, доктор Парижского факультета“. Я привскочил от удивления. Как психиатр, я специально занимался историей животного магнетизма и меня не могло не поразить это имя, принадлежавшее одному видному ученому очень отдаленной эпохи. Он был современником по крайней мере моего деда. Я приказал немедленно просить посетителя и спустя несколько секунд увидел бодро входившего в кабинет почтенного старца с пергаментным лицом. После обоюдных приветствий, я спросил его, чем могу быть полезным.

— Я пришёл, — сказал он твердым голосом, — просить вас принять меня пациентом. Постойте… — живо прибавил он, заметив мой жест удивления.

— Извините, — перебил я его, — но вы действительно доктор Тевенен?

— Бывший ученик Месмера и друг де-Пюисегюра. Совершенно верно.

— Но сколько же вам в таком случае лет?

— Сто девять.

— Но знаете ли вы, что моя лечебница назначена специально для душевно больных?

— Я это знаю и повторяю мою просьбу. Я сумасшедшей.

Как ни привык я ко всяким нелепым выходкам моих пациентов, эта все-таки меня удивила.

— Позвольте мне в этом усомниться, — улыбнулся я. — Вы кажетесь совершенно здоровым.

— Вы ошибаетесь, — спокойно произнёс он. — Я, действительно, сумасшедший и притом один из самых опасных, какие только существовали и существуют.