Джозеф Нассис - Еретик

— В таком случае, нет. Я ничем не могу ему помочь.

Дункан поклялся не использовать свою уникальную способность исцелять. И собирался сдержать эту клятву вне зависимости от обстоятельств.

Кейд смотрел на это иначе и протянул руку к пистолету.

— Это приказ, сержант. Лично мне плевать на твои проблемы: я приказываю сделать все, что в твоих силах, чтобы спасти этого человека! — жестко произнес командир и направил пистолет на Дункана.

Рыцари в напряжении не отрывали взгляд друг от друга. В конце концов Дункан сдался, но вовсе не под страхом смерти. Последние два года он защищал настоятеля днем и ночью. И вот теперь спасение Микаэлса целиком зависело только от него. И Дункан подумал, что не воспользоваться отпущенным ему Господом уникальным даром — грешно.

Он бережно опустил голову Микаэлса на пол, затем сам сел на пол и придвинулся к нему поближе.

— Хорошо, я попытаюсь. Только он потерял очень много крови.

— Постарайся сделать все, что в твоих силах.

Дункан опустил ладони на края огромной раны на груди. Потом низко склонил голову, закрыл глаза и что-то зашептал, призывая на помощь свой дар.

Со стороны могло показаться, что Дункан просто молится, склонившись над неподвижным телом раненого. Но Кейд, благодаря внутреннему видению, заметил, как от ладоней Дункана начало исходить яркое голубое свечение; оно словно обволакивало Микаэлса и его раны. А потом Кейд увидел, как внешние края раны начали стягиваться, словно сшиваемые невидимой нитью. Кровотечение сразу замедлилось, но не остановилось.

И вдруг голубой свет вспыхнул еще ярче, мигнул, а затем погас.

— Что случилось? — Кейд встревоженно смотрел на товарища.

— Я и сам не понимаю, что…

Волосы у Шона растрепались, пот бежал по лицу ручьем от напряжения. Он встряхнул головой, словно приходя в себя, затем медленно приподнял ладони над раной и попытался снова. На этот раз голубоватое свечение появилось лишь на миг и тут же погасло. Дункан подержал руки над раной еще несколько минут, но все напрасно.

Наконец он откинулся назад, изнеможенный и расстроенный до последней степени.

— Никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным! Такое впечатление, словно кто-то активно противостоит моим усилиям.

Несмотря на отчаянные старания Дункана, кровь из раны на груди продолжала вытекать. Никто не знал, как можно еще помочь Микаэлсу.

Настоятель очнулся и, должно быть, почувствовал, что умирает. Он вдруг попытался что-то сказать рыцарям, но тут же захлебнулся в приступе кашля.

— Потерпите, сэр, прошу вас, пожалуйста. Помощь уже идет, — утешал его Дункан, держа за руку.

Настоятель не собирался молчать и заговорил снова, но тут изо рта у него хлынула кровь. И вновь слова захлебнулись в ней, а сам Микаэлс давился, кашлял, судорожно хватал ртом воздух.

Кейд понял: жить настоятелю оставалось считаные минуты. Он умер бы раньше, но Дункан своими действиями немного отсрочил кончину.

Понимая, что другого выхода просто нет, Кейд принял решение. Сорвал перчатку с правой руки и сжал пальцы Микаэлса.

Тьма.

Хаос.

В темноте начали прорисовываться какие-то фигуры; в воздухе стоял чудовищный запах гниения; слышались крики боли и страха. Он повернулся, собираясь поднять тревогу, дать другим знать, что нападение началось.

Внезапно прямо перед ним возникла чья-то фигура и преградила ему путь к выходу.

Он резко остановился. То была ошибка. Он почувствовал, как его плоть обдало леденящим холодом. Что-то вонзилось в грудь, и он ощутил боль, какой никогда не испытывал прежде. Ужасную всепроникающую боль, которая затмевала все остальные чувства; боль, от которой весь мир затянулся сплошной белой слепящей завесой; режущая, рвущая тело, адская, невыносимая боль.

Тут чья-то рука ухватила его за шею, притянула, и орудие, от которого он испытывал эту чудовищную боль, еще глубже вонзилось в тело. И поворачивалось там, разрывая ткани и внутренние органы, и каждое движение этого острого невидимого орудия отзывалось новым приступом боли, которая, казалось, пронзала саму его душу.

Он ощутил горячее дыхание на щеке, а затем чей-то знакомый голос прошептал ему на ухо:

— Умри, ты, ублюдок!

А потом — падение. Он все падал и падал, проваливался куда-то вниз, и сильный удар об пол был просто ничто в сравнении с этой болью, которая теперь завладела всем его телом, окутала, обняла, стиснула в жутких своих объятиях.