Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]

— Что он сказал? — переспросил доктор.

Сьюзен сдвинула брови.

— Похоже на «Закрывайте окна», — сказала она.

Вернувшись за пальто, она застала в приемной Еву Миллер и Хорька Крэйга. Порыжевший меховой воротник Евы определенно предназначался для торжественных случаев, а на Хорьке болталась слишком большая для него куртка мотоциклиста. У Сьюзен потеплело на душе.

— Как он? — спросила Ева.

— Думаю, все будет в порядке.

Сьюзен повторила диагноз врача, и Ева как будто успокоилась.

— Я так рада. Мистер Мерс такой хороший человек… Ничего подобного у меня никогда раньше не случалось. А Флойда Перкинсу Джиллеспи пришлось запереть в вытрезвителе. Хотя он вроде бы и не пьян. Просто как-то не в себе.

Сьюзен покачала головой:

— Это на Флойда совсем не похоже.

На минуту наступило неловкое молчание.

— Бен — славный парень, — сказал Хорек и погладил руку Сьюзен. — Недели не пройдет, как он встанет. Вот увидите…

— Я уверена, — согласилась Сьюзен и сжала его руку. — Ева, скажите, отец Кэллахен — это священник из Сент-Эндрю?

— Да, а почему вы…

— Так… любопытно. Послушайте, спасибо вам обоим, что пришли. Если бы вы смогли заглянуть завтра…

— Решено, — отозвался Хорек. — Правда, Ева? — он обнял ее одной рукой за талию. Это требовало немалой длины руки, но он справился.

— Конечно, приедем.

Втроем они вернулись с Джерусалемз Лот.

Мэтт не закричал по обыкновению «Входите!» в ответ на ее стук. Вместо этого из-за двери раздалось тихое и нерешительное: «Кто там?».

— Сюзи Нортон, мистер Берк.

Он открыл дверь, и девушка ощутила самое настоящее потрясение, увидев, как изменился Берк. Он выглядел постаревшим и измученным. В следующую минуту она заметила, что у него на шее висит тяжелое золотое распятие. Оно так странно выглядело на потертой фланелевой рубашке, что Сьюзен чуть не засмеялась — но удержалась от смеха.

— Заходи. Где Бен?

Она все рассказала, и его лицо вытянулось:

— Так Флойд Тиббитс решил разыграть оскорбленного возлюбленного? На редкость некстати… Майка Райсона сегодня привезли из Портленда к Формену. И наша поездка в Марстен Хауз, видимо, откладывается…

— Какая поездка? Причем здесь Майк?

— Хочешь кофе? — спросил он машинально.

— Нет, я хочу выяснить, что происходит. Бен сказал, вы знаете. И я хочу, чтобы вы мне объяснили.

— Это легко сказать, — произнес он. Легко Бену сказать. Сделать труднее. Но я попробую.

— Итак?

Он поднял руку:

— Сначала вот что, Сьюзен. Вы с матерью заглядывали как-то в новый магазин.

— Да, конечно. Ну и что? — удивилась Сьюзен.

— Можешь ты рассказать мне об этом месте? И, что еще важнее — о хозяине?

— О мистере Стрэйкере?

— Да.

— Ну, он совершенно очаровательный. У него просто придворные манеры. Он сделал Глэдис Мэйберри комплимент по поводу ее платья, и она покраснела, как школьница. Он расспросил миссис Боддин о ее перевязанной руке — она обожглась — и дал ей рецепт какой-то мази. Сам написал. А когда вошла Мэйбл… — Сьюзен рассмеялась.

— Да?

— Он предложил ей кресло. Да какое! Настоящий трон. Красного дерева. Сам притащил из другой комнаты, улыбаясь и болтая с прочими дамами. Но оно, должно быть, весило не меньше трехсот фунтов. Он водрузил это кресло посреди комнаты и подвел к нему Мэйбл. Под руку, представляете? А она хихикала. Видели бы вы, как она хихикает! И он подавал кофе. Очень крепкий и очень хороший.

— Стрэйкер тебе понравился? — Мэтт внимательно наблюдал за ней.

— Это все относится к делу?

— Может быть, да.

— Хорошо. Вот вам женская точка зрения. И да — и нет. Пожалуй, я к нему чувствовала легкое сексуальное влечение. Пожилой человек с очаровательными манерами. О таком сразу скажешь, что он умеет заказывать французские блюда и знает, к чему подходит какое вино — да не просто, красное или белое, а какого урожая и какого виноградника. Таких людей тут не бывало — это уж точно. Но ничего женоподобного в нем нет. Ловкий, как танцор. И, конечно, есть что-то привлекательное в человеке, который так откровенно лыс. — Сьюзен немного смущенно засмеялась, задавая себе вопрос, не наговорила ли она лишнего.

— Это — отчего «да». Теперь — отчего «нет»?

Сьюзен пожала плечами:

— Это труднее. Я думаю… я думаю, что почувствовала в нем какое-то скрытое презрение. Цинизм. Словно он играл какую-то роль, дурачил нас. Потом — налет снисходительности. — Она подняла неуверенный взгляд. — И мне почудилось в нем что-то жестокое. Не знаю, почему.