Андрей Сенников - Девять

Горохов рискнул зайти в отдел детской одежды и минут пять втолковывал сонным продавщицам, что ему нужно, но и здесь потерпел поражение, признав полную некомпетентность. В его воображении, поникшие на пластиковых плечиках, унылые в своей пышности платья никак не примерялись на гибкое, тоненькое тельце, кружащееся в классическом вальсе. Провал…

Оставалось последнее прибежище, как признание в скудной фантазии и бессилии на что-либо решиться — книжный магазин. «Везде я искал покоя», — бормотал Горохов известное изречение, входя в двустворчатые двери и вдыхая этот ни с чем не сравнимый запах: типографской краски, клея, хрустящих переплётов, бумажной пыли и человеческой мысли, — «Но нашёл его только в углу, с книгою»…

О, Господи! О чём это он? Какой покой?

С нервным приглушённым смешком, Горохов двинулся вдоль полок. Здесь он чувствовал себя уверенно. У него и впрямь могло получиться. Во всём, что касалось книг, он и сам был во многом ребёнком.

Ему не повезло.

Подходящего подарочного издания просто не находилось. Хоть плачь. Нет, книг было великое множество, в том числе детских, но такой, которую бы тянуло взять в руки — даже схватить — и не выпускать часами, вчитываясь в строчки, будоража фантазию красками и содержанием иллюстраций, ощущая трепетными пальцами тиснение переплёта и фактуру бумаги и читать, читать, читать. Утром, днем, вечером… ночью, под одеялом, подсвечивая себе фонариком…

Хотелось чего-то особенного. В первую очередь — порадовать Катю, а во-вторых…

Глядя на неунывающую, жизнерадостную Людмилу, каждый вечер мурлыкающую у плиты что-то весьма напоминающее мотив «Хэппи бёз дей», Горохов начал подозревать, что попался. У неё явно всё наготове, то самое — особенное. Она и не думала интересоваться, где он пропадает вечерами.

«Женщина», — думал Горохов философически, улыбаясь про себя.

Через два дня в преддверии цейтнота, Горохов остался на кафедре после занятий из чистого упрямства. Он бездумно чиркал авторучкой в блокноте, когда дверь отворилась и Валька Охрименко, замзав кафедры новейшей истории начал входить. Сперва показался его живот, втиснутый в двубортный пиджак песочного цвета, потом носы начищенных туфель, два подбородка и нос бульбочкой. Синие глаза добродушно поблёскивали. Валька заполнял собою пространство, вызывая легкие приступы клаустрофобии у непривычных к его виду и манерам людей. Очень уж его было много…

— Привет, — бросил Валька, махнув рукой. Жест напоминал падение дерева в лесу. По кабинету прошелестел лёгкий ветерок. — Чего домой не идёшь?..

— А ты? — уклонился от ответа Горохов.

— Да типографские меня подводят. Завтра лечу в Москву, на день всего, а они выход монографии задержали — станок у них, понимаешь…

— А… — протянул Горохов. Валька готовил защиту докторской диссертации, и последний месяц в столицу мотался регулярно. Курировал его сам Пыльников из МГИМО. Попутно Валька служил оказией для коллег: кому что передать, привезти… — Постой, постой. Валентин… Валя!..

Горохов осторожно выбрался из-за стола. Охрименко недоверчиво сощурился, наблюдая за его приближением. Недоверие сменилось лёгким испугом, когда Горохов нежно прихватил его за лацканы, приподнимаясь на цыпочки и заглядывая в лицо.

— Ты чего, Горохов?

— Христом Богом… — выдохнул Горохов. — Чем хочешь! Выручи, не погуби! До гробовой доски коньяком поить буду!

— Да что случилось-то?! — Охрименко пытался осторожно отнять чужие руки.

— Подарок. Девочке. Девять лет, любит читать…

— Тьфу, ты! Чёрт малахольный! Напугал, — сказал Валька и заулыбался. — А что конкретно-то?

— Ну, Валь, ну! Не мне тебя учить… У тебя самого девочки-погодки, — подпустил елея Горохов. — Сам я книгу хотел, но не нашлось подходящей для подарка, особенной…

Охрименко кивал, уже что-то соображая.

— Однако, как всё интересно, — сказал он неопределённо, улыбаясь ещё шире, и заторопился уходить, — Договорились! Чип и Дэйл спешат на помощь!

Без пяти минут доктор выкатился из кабинета.

«Скорее — Рокфор», — подумал Горохов, но успокоился. Вальке можно доверять на все сто. — «Пойду-ка, и я».

Люся проверяла курсовые работы, покусывая авторучку с красной пастой. Горохов чмокнул её в теплую душистую макушку и пошёл переодеваться в домашнее. «Хэппи бёз дэй ту ю», — напевал он фальшиво, пристраивая пиджак на плечики. Не удержался, просто. — «Пам-парам-пам ту ю»…

Без слов выходило не лучше, и он замолчал. В комнату заглянула Люся, взгляд поверх очков пытливый. Выглядела она донельзя заинтригованной, и сама походила на девочку, у которой скоро день рождения. Горохов состроил невинную физиономию.