Амброз Бирс - Диагноз смерти (сборник)

– Это верно. А теперь ты, может, соблаговолишь объяснить, откуда тебе ведомо ее имя и название парусника, на котором она плывет?

– Ты говорил о ней сквозь сон, – ответил я.

Через неделю мы пристали в порту Нью-Йорка. Но о «Морроу» с тех пор и по сей день нет никаких известий.

Вот что рассказал мне однажды Бенсон Фоули из Сан-Франциско, ныне покойный:

«Летом 1881 года я встретился с джентльменом по имени Джеймс Г. Конвей из Франклина, штат Теннесси. В Сан-Франциско он приехал подлечить легкие, бедняга, и привез мне письмо с рекомендациями от мистера Лоуренса Бартинга. Я знавал Бартинга во времена Гражданской войны, он был тогда капитаном в армии северян. Когда наступил мир, он обосновался во Фрэнклине, стал адвокатом и, насколько я могу судить, весьма преуспел на этом поприще. Я издавна считал Бартинга истинным джентльменом, благородным и прямым, так что близкая дружба, которой он удостоил мистера Конвея, была для меня более чем достаточной рекомендацией и аттестовала последнего как человека достойного и уважаемого.

Однажды за обедом Конвей рассказал мне, что их с Бартингом связывает довольно необычная клятва: тот из них, кто умрет раньше, постарается, если это вообще возможно, снестись с тем, кто еще попирает землю, причем таким способом, который исключал бы ошибку. При этом выбор самого способа был, по обоюдному согласию, оставлен за усопшим, применительно, так сказать, к его новым обстоятельствам. По-моему, резонно.

Через несколько недель после обеда, за которым мистер Конвей рассказал мне об этой странной договоренности, я повстречал его на улице. Он неспешно шел по Монтгомери-стрит, очевидно, после процедур, и вид у него был озадаченный. Поздоровался он со мной весьма холодно – только кивнул и пошел дальше, а я остался стоять с рукой, протянутой для пожатия, удивленный и, сами понимаете, несколько задетый. На следующий день я встретил его в холле «Палас-отеля» и, увидев, что он собирается, как и вчера, кивнуть мне и выйти, встал у него на пути, поздоровался самым дружественным тоном, и тут же попросил объяснить, отчего он так ко мне переменился. Секунду-другую он мешкал, но потом, взглянув мне в глаза и увидев в них искреннее недоумение, сказал:

«Я не думаю, мистер Фоули, что имею право настаивать на вашей дружбе, с тех пор как мистер Бартинг, похоже, отказал мне в своей… уж не знаю почему, Богом клянусь. Но вам он, наверное, сообщит причину, если уже не сообщил».

«Мистер Бартинг ничего такого мне не писал».

«Писал?! – переспросил он изумленно. – Но он же здесь, в Сан-Франциско. Я встретил его вчера, минут за десять до того, как вас увидел. Он слегка поклонился мне – точно так же, как я вам – и прошел мимо. А сегодня, с четверть часа назад, я встретил его снова, и он вел себя, как и в прошлый раз: просто кивнул и пошел дальше. Скажу еще: я никогда не забуду, как любезно вы меня приняли. А теперь – до свидания или прощайте… это уж как вам будет угодно».

Речь эта лишний раз подтвердила мое мнение о мистере Конвее как о человеке воспитанном и весьма щепетильном.

Поскольку мне не хочется ни интриговать вас, ни щеголять литературными красотами, я лучше сразу скажу, что мистера Бартинга к тому времени уже не было в живых. Он скончался в Нэшвилле за четыре дня до нашего с Конвеем разговора. Навестив мистера Конвея, я сообщил ему о смерти нашего общего друга и показал ему письма, из которых сам узнал об этом. Конвей был так ошеломлен, что это сразу и совершенно развеяло остатки сомнений в его искренности.

«Удивительно… – проговорил он, справившись с волнением. – Похоже, я обознался, принял за Бартинга совершенно постороннего человека. Вот он и кивнул мне без особого радушия – просто механически ответил на мой поклон. Теперь я припоминаю, что у него не было усов, как у Бартинга».

«Конечно же, это был кто-то другой», – согласился я, и больше мы никогда на эту тему не говорили.

Но в кармане у меня лежала фотография Бартинга, она пришла вместе с письмом от его вдовы. Снялся Бартинг за неделю до смерти, и на фото он был без усов».