Анджей Ваевский: Сноходец

В сравнении с крохотным домиком в маленьком украинском городке, обустроенная квартира и высокооплачиваемая работа показались раем молодому семейству. Но не успели они насладиться наладившейся, казалось бы, жизнью, как грянул гром. Средний Сашка и младшенькая Яринка "сгорели" в акклиматизации.

— Непереносимость климата, полное обезвоживание. Они недели не протянут, — гласил вердикт врачей, запретивших пускать бьющихся в панике родителей к детям. Саше было четыре года, Яринке — два с половиной. "Нежильцы".

Маша плакала, прижимая к себе старшенькую Ларису, сидя на ступенях больницы. Кто-то добросердечный и неравнодушный из врачей шепнул, что если в течение пары суток детей вывезти в привычный климат, то есть надежда на спасение. Вот только пытаться забрать их из-под капельниц никто не позволял. Но не таков был Володька, чтобы ждать неделю, пока его дети умирают. Цепляясь за водосточные трубы и подоконники, он взобрался на третий этаж, в реанимацию, разбив окно, проник в палату и украл собственных детей. Бросив все, спасая то, что не купить за деньги, — жизни, семья летела в Киев. Спросить о том, что чувствовали тогда молодые родители, держа на руках двух умирающих детей, язык не поворачивался.

Киев. Жуляны. Оповещенная телеграммой Акулина Фоминична и… скорая на взлетной полосе. А еще теплый летний дождь, от которого на детских лицах появились хоть намеки на живые краски. "Охматдет". Полгода по больницам. Мальчик поправился окончательно. Девочка потеряла зрение. Когда-то черные глаза сгорели на казахском солнце. Грозила новая операция. И уже мать, Мария, не позволила резать и калечить ребенка еще сильней. Выходили, вылечили. Зрение частично вернулось. Глаза Яринки стали еще странней, чем были, горизонтальной чертой разделяя радужку на травяно-зеленый верх и темно-карий низ.

После долгих мытарств и поисков работы и жилья семейство осело на Донбассе, в пригороде Снежного, на границе с городом Торезом. Бросивший карьеру нефтяника Володька решил, что у него руки из правильного места, и работать может, что угодно, лишь бы больше без происшествий, подобных казахстанским. Донецкие края были выбраны не случайно — мать Володьки, Катерина Ивановна, жила в Торезе. Вот и пошел многодетный папаша на ТЭТЗ — Торезский электро-технический завод. В литейный цех. Побегав по съемным квартирам, не без помощи родных Володька и Маша наскребли начальный капитал и, взяв на недостающую сумму ссуду по месту работы, купили дом. Старшая дочь пошла в школу, младшие под присмотром матери оставались дома. Маша все же работала, полагаясь на то, что дети не так уж малы, и забегать домой через каждый час — вполне достаточно, чтобы присматривать за ними. Саше было шесть лет, Яринке — четыре с половиной.

— Маш, там твои чего-то жгли во дворе, я на них поругаться хотел, но… Маш, она же на меня как глянула своими глазищами, так я забыл, чего сказать хотел, как пригвоздила, — пожаловался как-то сосед на деток. Маша досадливо промолчала. У младшенькой и впрямь были глазищи, а не глаза, и совсем уж не человеческие какие-то. Не станешь же всем объяснять, что девочка почти слепая, и поэтому у сожженной радужки такая странная двухцветная окраска. Огромные, на пол-лица, глаза ребенка выглядели жутко. "А у меня глаза лесочком, снизу коричневые, сверху зеленые", — говаривала сама мелкая, не понимая, что с точки зрения людей это выглядит кошмарно. Благо, метаморфоза с волосами осталась в несознательном возрасте, когда на Машу косились все "благие тетушки", порицая за то, что она дитю волосы красит. Не красила, просто изначально смоляно-черные волосы вдруг резко стали отрастать от корней пшенично-светлыми, почти белыми. Упреков от соседа женщина не выдержала и, посоветовавшись вечером с мужем, на следующий же день села в поезд и отвезла ребенка к своей матери в Черкасскую область, в глухое маленькое село, решив, что в лесу у Акулины Фоминичны никто не будет глазеть на странного ребенка.

Закапывать луковым соком глаза оказалось неприятно. Но нужно. Бабушка уговаривала внучку потерпеть и неотступно пыталась восстановить зрение по максимуму. И все же от очков никуда было не деться, когда, вынув неизвестно откуда старенький потрепанный букварь, старая женщина принялась учить маленькую девочку грамоте, коротая долгие зимние вечера, когда обеим заняться нечем. То ли Яринка оказалась шустрой и понятливой, то ли Акулина Фоминична раскрыла свои педагогические таланты, но к лету девочка читала вслух довольно бегло и ровно, умела писать и считать, и даже начала учить таблицу умножения. Так они и жили вдвоем, пока июньским днем не заявилось все семейство, чтобы привычно оставить всех деток бабушке, а самим заняться как минимум ремонтом купленного год назад дома.