Киран Харгрейв - Остров на краю всего

Нана подтягивается вверх на узкой кровати, и я сажусь рядом с ней и начинаю рассказывать. Получается что-то в духе наших с ней историй. Я рассказываю о приюте, о сестре Терезе, о бабочкиных уроках. Нана выглядит очень усталой. Может быть, ей дают то же, что давали Росите, – лекарство, от которого чувствуешь слабость, но не чувствуешь боли. Я помню, что должна быть храброй, и стараюсь побольше говорить.

Рассказываю о письмах, о пожаре, о лодке «Лихим». О рыбине и о Кидлате. Как мы шли и спали под звездами. О встрече с Бондоком и спичках, о ковре гниющих фруктов, о змее. В этой части нана берет меня за руку. Но самое главное – я рассказываю о Мари и бабочках.

– Чудесное приключение, Ами. Оно останется с тобой навсегда.

– Да.

– Я слышу грусть?

Скоро ли Мари забудет обо мне?

– Девочка, с которой я пришла сюда… Ее забрали.

Нана поглаживает меня по руке.

– Уверена, вы еще найдете друг дружку. Сестра Маргарита послала за Бондоком. Он обещал позаботиться о тебе.

– Как Капуно?

– Капуно сейчас занят. Работает в школе, ведет уроки. Ты – настоящее сокровище, Ами. О тебе будут заботиться. Тебя будут любить. – Голос ломается, и нана отводит взгляд. – И бабочки тоже чудесные, правда? Сестра Маргарита говорит, что они разлетелись по всему Кулиону. – Она вздыхает, и я слышу свистящий звук. – Я бы тоже хотела их увидеть.

– Их так много. Может быть, даже больше, чем в твоем домике.

– Нисколько не сомневаюсь. – Нана слабо улыбается. – Твой ама любил бабочек почти так же сильно, как меня. И мы оба любили их по одной причине. Знаешь по какой?

Я задумываюсь.

– Они красивые?

Нана качает головой и морщится от боли.

– Некоторые бабочки живут один день, некоторые неделю, а некоторые месяц. Но они живут по-настоящему. И какой бы короткой ни была их жизнь, бабочки украшают мир.

Она сжимает мою руку, и мне кажется, что в ее словах о бабочках кроется какой-то другой смысл. Голос звучит печально и тихо, и я стискиваю зубы, чтобы не расплакаться.

– Я принесла твою сковородку.

– Оставь ее себе. Мне…

Не хочу, чтобы она что-то объясняла. Я слышала ее, слышала сестру Маргариту и знаю все. Наверно, я знала все еще раньше, когда прочитала письмо, которое украла для меня Мари. Знать-то знаю, но легче от этого не становится, и грудь болит не меньше, и дышать не легче.

– Ты ходишь в церковь? – спрашиваю торопливо, потому что мне нужно ее остановить, а крест – единственное, что бросается в глаза.

– Конечно нет. – Нана сует руку под подушку и достает своих терракотовых божков. – Но они прибили эту штуку к стене и не позволяют ее снять.

В окно ударяется бабочка, и мне в голову приходит мысль.

– Им нравится, чтобы все было белое. Это так уныло, – продолжает нана. – Ты что делаешь?

Я выбираюсь из-под простыни и иду к окну. Сетка держится на деревянной раме, вставленной в неровное квадратное отверстие. Видно, что делали все второпях. Давлю на раму здоровой рукой.

– Ами, у тебя будут неприятности! – шипит нана, но подняться с кровати и остановить меня она не может. Еще немного, и сетка вываливается и падает наружу.

И тут же, словно только и ждала этого, в палату влетает и садится на белую простыню коричневая бабочка. Несколько секунд мы молчим, а потом нана счастливо смеется – впервые за то время, что мы вместе. Бабочка улетает, но это уже неважно, потому что ей на смену, привлеченные белизной, прилетают другие. Я возвращаюсь к кровати, а над наной уже кружатся, садятся на простыни и стены добрая дюжина бабочек. Они наполняют комнату, словно листья в листопад, порхают и вьются. Нана целует меня в лоб.

– Спасибо, Ами.

– Сестра Маргарита говорит, что это я привела с собой бабочек.

– Так и есть, – устало говорит она. – Ты не против, если я ненадолго закрою глаза?

Мне так многое хочется сказать ей, но я боюсь, что если заговорю, то расплачусь, а потому только киваю молча. Мы лежим, как лежали, бывало, когда мне снился кошмар. Ее рука лежит на мне.

– Все хорошо, Ами. Мне не страшно. Я рада, что ты пришла.

– Я люблю тебя, нана.

– Я люблю тебя.

Поплакать даже хорошо. Я дрожу, и нана прижимает меня к себе. Делаю несколько глубоких вдохов, как она учила, и слушаю ее истории, новые и старые, придуманные и правдивые, про великанов и дом с цветами, где она была счастлива с ама, про лес с бабочками. Голос ее слабеет. Бабочки кружат…

Когда нана умолкает, я не поворачиваюсь. Лежу, крепко обхватив себя руками, а чувство такое, словно внутри все рвется на части. Комната погружается в сумерки, а потом дверь открывается, и на пороге, в рое бабочек, стоит сестра Маргарита. Рука наны тяжелая и неподвижная. Я не чувствую ее дыхания, и это молчание – самое громкое, что я когда-либо слышала.