Татьяна Абалова - Мой дорогой дневник

Я смотрела на дневник, ожидая ответа.

Он последовал, но не в виде слов. Дневник плакал. Прозрачные капли появлялись на странице и жемчужинами скатывались вниз, орошая траву у основания камня.

Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, я положила дневник на могилу. Его страницы затрепетали, тронутые смелой рукой ветра. Послышались раскаты далекого грома.

— Смотрите! — Махеш поднял руку к небу, которое на горизонте окрасилось красным заревом, словно среди бела дня наступил закат.

— Как сари у невесты, — выдохнула я.

Через мгновение молния разорвала небо пополам, а гром ударил так сильно, что дрогнула земля.

Откуда ни возьмись, в воздух взлетели белые птицы. Я не сразу поняла, что это страницы дневника, которые вдруг вырвались на свободу. Они закружились в бешеном танце и растворились в почерневшем небе.

Я опустила глаза. В том месте, где только что лежал дневник, осталась лишь примятая трава, украшенная бисером росы. Или это были слезы Лаваньи?

Шквалистый ветер принес проливной дождь.

— Сия, все кончено, бежим! — Горячая ладонь Санджая схватила меня за руку, и мы побежали.

На заднем сиденье машины Махеша Санджай губами собирал с моего лица дождинки. Или это были слезы? Слезы счастья и печали. Дневник исчез, и я всей душой надеялась, что души капитана Стивена Уокера и его любимой Лаваньи соединились.

— Мэйн тумсэ пьяр картхи хун, — призналась я в любви, перед тем как Санджай по-настоящему поцеловал меня.

— Мэйн тумсэ пьяр картха хун, — прошептал он в мои губы, прервав поцелуй лишь на один вдох.

А за стеклами машины очищающий ливень умывал прекрасную Пуну. И я верила, что все у нас сложится хорошо, несмотря на то, что Санджай кшатрий, а я иностранка, джати. Любовь победит.

«Здравствуй, мой дорогой дневник. Прошел ровно месяц с тех пор, как меня посадили под домашний арест. У меня отняли сотовый телефон, отключили вай-фай, даже сняли провода с компьютера, когда застукали за тем, как я вытаскиваю из рюкзака спящего брата его USB-модем.

Доступ подруг, а Людки особенно, в дом закрыт. Я считаю это ограничение чрезмерным и по сути своей бесполезным — во время каникул ко мне особо ломиться не будут. Все думают, что я до сих пор хожу по развалинам древних памятников Индии или беседую с Буддой.

Находясь под строгим арестом, я как неандерталец высекала письмена на всем, что попадалось под руку — так велико было мое желание выплеснуть то, что творилось в душе. Чтобы я не портила обои, не писала на полях „правильных“ книг, мама, сжалившись надо мной, выдала школьную тетрадку в линеечку. Я вывела на зеленой обложке слово „Дневник“, и теперь мне есть, с кем поговорить. Только тебе, дорогой дневник, я могу доверить все свои тайны.

День рождения Санджая я встретила у него дома. Голая и в его постели. Не подумай, что опытный мужчина воспользовался наивной глупышкой и обольстил ее. Все случилось с точностью до наоборот.

Целуясь с Санджаем на заднем сиденье машины, я положилась на судьбу: привезет нас Махеш на мою виллу — так тому и быть, останусь дома и примерной девочкой буду дожидаться возвращения отца, нет…

А вот тут я не стала загадывать. Ведь в любовном бреду должны находиться двое.

Каюсь, я кривила душой и играла с судьбой в подкидного дурака с мастерством шулера. Откуда Махешу знать, где я живу? Конечно, он оставил целующуюся парочку у дома Санджая.

Как только мы выбрались из автомобиля, Санджай превратился в сдержанного человека.

— Мы пообедаем, и я отвезу тебя домой, — изложил он свой план, входя в кабинку лифта.

— На чем? Скутер остался у кладбища.

— Я отправлю за ним Али.

С Али я познакомилась тут же. Это тот самый мужчина, что поет по утрам песни и увлеченно работает венчиком, смешивая соус. Его взгляд мне не понравился.

Но когда твои губы горят от недавних поцелуев, и в тебе проснулось желание, сродни животному, когда зов природы так силен, что ты становишься безрассудной, тебе глубоко все равно, что о тебе думают люди, которых ты больше никогда не увидишь.

— Прости, я не должен был… — начал Санджай, переходя на другую сторону стола.

Он остановился не рядом, а напротив, пытаясь столом разграничить все, что случилось в машине, на „до“ и „после“. Он испугался жаркого „до“, поэтому выбрал холодное „после“.

— Что ты делаешь? — осекся он, видя, как я расстегиваю свою рубашку.

— Снимаю мокрую одежду. — Только безумие первых поцелуев заставило нас забыть о том, что мы попали под ливень и промокли насквозь. — Я боюсь опять заболеть, у тебя в квартире прохладно.