Татьяна Абалова - Мой дорогой дневник

Я попала в ту же западню, в которой побывали погибшие невесты, если воспоминания бабушки Анилы верны. Может, и они пытались избавиться от дневника? Я почувствовала то горе, которое охватило пакистанскую девушку, когда она узнала о гибели жениха. Был ли он жертвой дневника?

Мне верилось и не верилось, что вселившаяся в дневник потусторонняя сила может легко управлять людскими судьбами.

Санджая, как он и предупреждал, дома уже не было. На кухне спиной ко мне стоял пожилой мужчина. Напевая себе под нос, он что-то быстро взбивал венчиком. Стараясь не шуметь, я пробралась к входной двери, надела кроссовки, и, перекинув через плечо сумку, выскользнула из квартиры.

Первый же таксист оказался не англоговорящим, но с помощью навигатора, наверное, сотню раз повторившего «Аланди роуд», я добралась до места.

— Пачас рупайа, — сказал водитель, останавливая машину у моей виллы.

Я протянула на ладони деньги, и он сам выбрал нужные купюры. Меня совершенно не волновало, обманет меня таксист или нет. Я думала лишь о встрече с дневником.

— Ты где была? — На шум двигателя выскочила Анила.

— Ты почему не в школе? — спросила я, толкая незапертую дверь. Вместо замка в ней зияла дыра.

— Бабушка заболела.

Я знала, что Анила — младшая из восьми детей, но с родителями, кроме нее, никто не жил. Старший брат-хирург второй год находился на стажировке в Англии, куда уехал вместе с женой и детьми, остальные тоже обзавелись семьями и жили в других городах.

— Ты ночевала у него, да? Он уже говорил с твоим отцом?

Я осторожно переступила порог, душа уходила в пятки, а поток вопросов Анилы отвлекал и не давал сосредоточиться на главном — где дневник и появились ли в нем новые записи. Я боялась, что не успею, и он навредит Санджаю.

— Ответь, ты невеста или нет? — не выдержала Анила, хватая меня за рукав рубашки.

— Нет, Анила. Я не невеста, и навряд ли ею буду. Я — джати, а он — кшатрий.

Анила отшатнулась и выпустила из пальцев мой рукав.

Я на своей шкуре только что убедилась, что неприкасаемые до сих пор таковыми остаются.

Мне даже стало жалко девушку, ни разу не задумавшуюся о том, что иностранцы вне варн, а значит, относятся к неприкасаемым.

— Кажется, бабушка зовет…

— Да, иди. Передай ей мои пожелания здоровья.

Анила развернулась и медленно пошла к двери.

— Анила!

Она остановилась.

— Как будет по хинди «Я тебя люблю»?

Не поворачивая головы, она ответила:

— Мэйн тумсэ пьяр картхи хун.

— Я обязательно скажу это Санджаю.

— Ему не разрешат на тебе жениться. У него отец генерал, а ты …

— Джати, — закончила я за нее. — Но ты ела со мной из одной чашки, преломила чапати, стала сестрой. Что изменилось после моих слов? Я стала другим человеком?

Анила не ответила. Она просто убежала.

Дневник лежал там же, где мы его оставили. Я села на корточки и долго рассматривала вполне миролюбиво выглядящую вещь. Золотое тиснение поблескивало в утренних лучах солнца, а ленточки были такими чистыми и гладкими, словно их никогда не развязывали. Я провела пальцем по тому месту на обложке, где вчера видела след от пули. Ни трещинки, ни вмятины.

Когда я решилась взять дневник в руки, опять испытала острое желание писать.

— Хорошо, я сделаю все, что ты просишь, — обратилась я к адской вещице, перенося ее на стол. — Только не трогай его.

Произнести имя мужчины я побоялась.

Я открыла дневник и пролистала первые страницы, вглядываясь в строки — никаких изменений. Все восклицательные знаки восторженной дурочки оказались на месте. Но когда дошла до той, где я впервые упомянула Санджая, и где он спрашивал у дневника «Что ты хочешь?», не нашла ни выжженного места, ни черной кляксы. Совершенно чистая страница. Последний абзац заканчивался на моих словах о йоге, которого я так и не встретила.

Дневник предлагает мне мировую? «Начнем с чистого листа» — так надо понимать его «самоочищение»?

«А где же йог?» — написала я.

Из-за стены за бассейном послышалась негромкая музыка. Чистый женский голос пел тягучую песню, в которой, как мне казалось, повторялась одна и та же фраза.

Я поднялась на скамейку у бассейна и заглянула в соседний двор. Там в позе лотоса сидел полураздетый старик. Его глаза были закрыты, спина выпрямлена. На коленях он держал ладони, обращенные к небу.