Марьяна Романова - Остров Смертушкин

Все обитатели коммуны, даже те, кто ни разу не был на Большой земле, знали, что люди там проживают преимущественно поверхностные. Людей с Большой земли они называли мясом.

«Мясо» умело только потреблять и испражняться, причем это касалось не только еды, но и впечатлений, эмоций, других людей. «Мясо» пожирало книги, разговоры за ужином, прекраснейшие пейзажи – все это гнилостно бурлило в его сознании и, в конечном счете, порождало компост блеклых впечатлений. Конечно, и на Большой земле встречались люди, но чаще всего долгая жизнь среди «мяса» приводила их к полной деградации.

«Мясо» умело и мыслить, и чувствовать, но очень поверхностно. «Мясо» жило в системе координат сложносочиненных социальных хитросплетений. С самого детства «мясо» училось ориентироваться на «так принято», а не на «я люблю». «Мясо» не умело быть счастливым. Его эмоции были неглубокие и грязные. «Мясо» уделяло большое внимание физической гигиене, но совсем не интересовалось гигиеной психической – пропускало в свое сознание ненужные мысли, мусорную информацию, придуманные переживания. Когда «мясо» грустило, оно даже не всегда умело нащупать источник собственной хандры. Для таких дел существовало специально обученное «мясо», к которому можно было прийти на курс платных сеансов, чтобы получить его «мясную» интерпретацию причинно-следственных связей.

«Мясо» было не в состоянии понять, что любую проблему можно решить нехитрым путем (даже несмотря на то, что об этом пути говорили древние, популярные среди «мяса» книги). Во-первых, надо научиться отбросить всю реальность, кроме настоящего момента. Жить этим моментом, переживать его полнокровно, каждой клеточкой. Во-вторых, надо привыкнуть производить чистое счастье, которое не зависит от внешних обстоятельств.

Людей, рожденных с этим даром, «мясо» называет мудрецами и блаженными и относится снисходительно, мол, ну что такой дурачок не от мира сего может знать о жизни?

Но чаще чистое счастье – это вопрос привычки и тренировки. Это работа души, трудная и кропотливая работа, которой «мясо» обычно пренебрегает.

В любом коллективе – будь то маленькая семья или огромная община – очень важно то базовое эмоциональное состояние, которое и определяет общий фон. И это состояние обычно диктует самый внутренне сильный человек в коллективе. Некоторыми семьями руководит убежденный психопат с сильной энергетикой – он довольно быстро превращает окружающих в безвольные тряпочки, как воронка, в которую затягивается все хорошее и светлое.

В коммуне настроение задавал Старик.

Иногда (дни всегда выбирал Старик) все собирались у большого костра. И просто молча сидели. Он на импровизированном подиуме из бревен и пальмовых листьев. Остальные – у его ног. Старик всегда сидел с закрытыми глазами. Иногда немного покачивался – словно в такт музыке, слышимой ему одному. И всегда еле заметно улыбался.

С ним было хорошо. Его присутствие лечило. Он был настолько искушен в вопросах чистого счастья, что ему даже не требовалось читать проповеди. Достаточно было несколько часов посидеть у его ног – и в голове прояснялось, на душе становилось светло.

Это было не то яркое эндорфиновое счастье, не тот безумный транс радости, который они испытывали на субботних пирах. Нет, тихое, спокойное, светлое состояние.

Многие жители коммуны никогда не слышали голос Старика. Иногда он вызывал кого-нибудь к себе для личного разговора. Бывало и такое, что после этого визита человека больше никогда не видели на острове. Но куда он девался, был ли изгнан на Большую землю или отправлен в Кровавый лес, выяснять никто не пытался.

Тау никогда не видела Старика вблизи. Когда-то давно, когда ей было четырнадцать, она вообразила, что влюблена в него. Наблюдала за ним исподтишка. Мать заметила и отругала, она вообще оказалась не готовой к тому, что дочь так быстро вырастет в своенравную красавицу, но при этом будет казаться такой беззащитной.

– Что ты на него так глядишь? Это небезопасно!

Тау молчала.

Ее очаровывал тяжелый внимательный взгляд Старика, который почти никогда на ней не останавливался. Ей нравилось любоваться его пластикой – у него была походка постаревшего кота, который сможет, если потребуется, собраться в пружинном прыжке и атаковать добычу. Но конечно, больше всего пленяла его энергия. То ровное спокойствие, которое он распространял. За то, чтобы питаться этим спокойствием постоянно, было не жаль и душу продать.