Алексей Маврин - Псоглавцы

Хотя главное, конечно, — голова. Тёмно-рыжая, шерстяная, с острыми звериными ушами. Впрочем, Кирилл не назвал бы эту голову собачьей. Тут была какая-то помесь муравьеда со щукой — наивная, нелепая и потому особенно правдоподобная. Думалось: художнику не сложно ведь нарисовать собаку, но если здесь — что-то другое, значит, автор не механически поставил пёсью башку на человеческие плечи, а срисовал это чудище с натуры. Выходит, оно существует в реальности. И золотой нимб казался каким-то воротником-жабо у средневекового барона оборотней.

— Оборотень, — убеждённо сказал Кирилл.

— Анубис, — снисходительно поправил Валерий.

— Гнолл, — хмыкнул Гугер.

Псоглавец опустил длинную, хищную, острую морду и со стены тихо смотрел на людей. Кириллу почудилось, что маленький глаз Псоглавца хранит в себе багровую искорку заката.

— Какую только хрень не нарисуют, — Гугер вставил в рот сигарету и закурил, разрушая гипнотическое оцепенение. — Везде вон нормальные апостолы. Обычные дядьки с обычными черепухами. На фига этого гнолла намалевали? Ему ещё секиры не хватает. В натуре будет монстрюк типа из «Варкрафта».

Валерий протянул руку и указал на подпись под ногами Псоглавца: «Св. Христофоръ».

— Собачья голова святого — наследие языческих культов, — пояснил Валерий. — Отголосок тотемизма.

— Что такое тотемизм? — тотчас спросил Гугер.

— Почитание животных. Когда какое-нибудь животное объявляют священным, потому что оно покровитель племени. Или прародитель людей. Или после смерти души вселяются в этих животных.

— Как коровы в Индии, — вспомнил Кирилл.

— В образе Псоглавца крещёные язычники просто продолжали почитать своих богов-зверей.

— А какие тут язычники? — не понял Кирилл. — Тут давно уж одни крещёные, фреска — девятнадцатый век.

— Фреске сто пятьдесят лет, а почитание Псоглавца очень древнее. С тех времён, когда христиане крестили язычников.

— А-а…

— Церковь догадалась, что Псоглавец — языческое божество, и при Петре Первом запретила изображение святого Христофора с собачьей головой. Его можно было рисовать только с человеческой. А почти все иконы и фрески или уничтожили, или перерисовали.

— А эта как сохранилась? — удивился Гугер.

— Ну, она вообще не при Петре Первом сделана. Гораздо позже. Понимаешь, тут уже раскольники виноваты. Они же были за всё старое — против новых книг, новых обрядов, новых икон. Крестились двумя пальцами, — Валерий показал Гугеру два пальца, словно Гугер не понимал слов, — а не тремя. Раскольники из принципа продолжали изображать святого Христофора с собачьей головой — как в древности.

— Эта церковь не раскольничья, — сказал Кирилл и кивнул на соседний простенок.

Там на таком же голубом фоне была изображена женщина в ниспадающих одеждах. Под её ногами бежала надпись: «Св. Варвара». Женщина благословляла зрителя тремя пальцами.

Валерий задумался.

— Ну, да, обычная, — кивнул он. — Раскольникам вообще запрещали строить храмы. Но здесь, видимо, просто местный художник на свой страх и риск изобразил святого Христофора так, как принято у раскольников. Лурия же говорил, что в Калитине был местный культ святого Христофора. Деревня-то староверческая.

— А ты откуда всё это знаешь? — с сомнением сощурился Гугер.

— Просто есть такая штука — Интернет называется.

Кирилл посмотрел вокруг: тёмная, гулкая кубатура храма, тусклые росписи, красные лучи больного и дымного заката, верещание птиц в листве лип за досками окон. Язычники, раскольники, Псоглавцы… Всё это было какое-то чужое, ненастоящее, случайное, не ему, словно кришнаиты в метро. Эта деревня вырожденцев, этот убогий мир — они, конечно, существовали, но никому не были нужны, даже себе. У этого мира прошлое не имело никакой цены, потому что в настоящем оно присутствовало только постыдной и мучительной разрухой. Индийские священные коровы и то были реальнее и важнее.

— Сохранилось только шесть православных икон с Псоглавцем, — продолжал Валерий. — На Русском Севере, на Урале, в Ростове и три в Москве. В Третьяковке, в соборе Кремля и в старообрядческом соборе.

— А где он?

— На Рогожском кладбище. Это между Таганкой и Лефортовом, в районе «Авиамоторной».

— Странно, не знаю такого, — снова удивился Гугер. — У меня там френд живёт, надо спросить.

— И ещё есть три фрески. В Ярославле, в Свияжске и в Макарьеве, это около Нижнего. Наша фреска получается четвёртой.

— А в Европе про него знают? — Гугер указал на Псоглавца.