Анна Фауст - Пособие для внезапно умерших

Но однажды, когда уже все внутри меня тосковало от полной безнадежности, я поймала его удивленный взгляд. И тут же одна куколка из их компании подошла ко мне с традиционным дуэльным ордером «что ты тут из себя строишь, все равно Леша с тобой дружить не будет» и толкнула меня. Это было ее ошибкой. Потому что весь пляжный народ был свидетелем нанесенного мне оскорбления действием, но никто не слышал того, что она сказала. Теперь я имела право объявить войну.

Я подошла к нашей команде, гнездившейся на травке. И все сразу поняли, что скуке малаховской жизни пришел конец, потому что нас ждет упоительное приключение под названием «война», которое сразу придаст смысл нашему существованию. Мишка как альфа-самец (каковым он по большому счету и являлся) встал и произнес: «Ну они, кикиморы, и допрыгались. Мы их будем бить». Конечно, никто никого бить не собирался, это все были ритуальные фразы. Но эйфория уже захватила нас, и в особенности меня, потому что у меня моментально созрел план, в который я не собиралась никого из наших посвящать.

Дальше началось то, во что все дети во все времена играют одинаково. В мое время это называлось «казаки-разбойники». И наши две враждующие стороны были по очереди то казаками, то разбойниками. Самое интересное в этой игре было то, что предполагалось брать пленных. Никто, конечно, в плен попадать не хотел, потому что пленных «пытали» – били крапивой, выкручивали руки, щипали. Никто не хотел попадать в плен, кроме меня. Я с самого начала поняла, что это – самый действенный способ приблизиться к Леше и заставить его мной восхищаться. Вот что стало моей главной целью.

Но была и еще одна. Мне хотелось почувствовать его силу. Ах, если б он взял меня на руки… Но что-то внутри меня знало, что это невозможно. Итак, я им попалась. Эх, знать бы, что попалась я не им, а в ловушку собственной зависимости…

Они стояли вокруг меня, пятеро маленьких людей, и на лицах были написаны все их мысли. Но они меня не интересовали. Меня интересовал только он один. У Леши еще не прошел азарт погони, и в то же время он был смущен, я чувствовала. Его девочки смотрели на него и ждали – и он был вынужден действовать.

Это был мой звездный час. Две девчонки схватили меня за руки, а третья за косы, Леша взял большущую крапиву и ударил меня по голым ногам – раз, другой, третий. Я еще в самом начале поймала его взгляд и, пока он бил меня, держала его, не отпуская. Я смотрела ему прямо в глаза, и на моем лице ничего не отражалось. Мне казалось, что я всегда мечтала об этом. Это был полный и безоговорочный триумф. Он ударил девочку. Беспомощную. А она не закричала и не заплакала от боли. Леша тоже все понял. Это было его унижением. Он бросил крапиву, развернулся и быстро пошел к своим воротам. «Ты куда?» – растерянно заверещал его курятник.

И хотя разыгранная мной комбинация была просчитана с самого начала и до последнего хода, все же своим восьмилетним умишком я не смогла предсказать окончательных последствий. Случилось совсем не то, на что я в глубине души надеялась. Леша начал меня избегать. Ему было стыдно. А я-то полагала, что, восхищенный моим мужеством, он будет искать моей дружбы. Ощущение победы еще долго защищало меня от осознания произошедшей катастрофы. Очень долго. Всю жизнь. Зато появилась сосущая боль в груди.

Сейчас, еле переставляя ноги по каменистой насыпи, я вдруг поняла, что первый раз за последние тридцать лет вспоминаю об этом. И мне никогда не было стыдно за такой спектакль, за первую удачную провокацию.

Но я никогда больше не могла себе представить благородную, надежную силу. Сила накрепко связалась в моем сознании с насилием и болью. А боль – с триумфом. Мои мужчины казались мне слабыми, они не брали меня на руки, и я постоянно провоцировала их на демонстрацию силы, на насилие. Только так меня отпускала эта сосущая боль в груди. А для этого все средства были хороши.

Как один сорвавшийся камень вызывает лавину, так и моя маленькая манипуляция повлекла цепочку следствий, словно я тогда выбрала все последующее. Но ведь я не выбирала, я не знала, я не хотела…

Нелепо сейчас возмущаться – мне и было-то всего восемь, за что же такое наказание на всю оставшуюся жизнь-то… А вот именно за то. В этом холодном величественном мире не было места жалости, привычным самооправданиям, не было места добру и злу. Приговор произнесен, и в голове стучало: «Думала, что все так удачно складывается… Любой ценой. Цель оправдывает. Вот и добилась. Но не подумала на ход вперед».