Эдвард Бенсон - Гусеницы

После обеда миссис Стенли провела меня по дому, и во время этой экскурсии она упомянула, как я помню, незанятую спальню на втором этаже, пройти в которую можно было из комнаты, в которой мы обедали.

— Мы оставили ее незанятой, — сказала миссис Стенли, — потому что, как ты видел, у нас с Джимом есть очаровательная спальня и гардеробная в том крыле, а если бы мы обосновались здесь, пришлось бы превратить столовую в гардеробную, а обедать внизу. А так у нас есть своя небольшая квартирка, у Артура Инглиса — своя, в другой части дома, и я вспомнила (ну разве я не прелесть?), как однажды ты сказал, что чем выше расположена твоя комната, тем более это тебе по нраву. Так что я выделила тебе спальню на самом верху здания вместо того, чтобы селить в этой.

Правду сказать, сомнение, такое же неопределенное, как предчувствие до того, появилось в моем мозгу. Я не понимал, почему миссис Стенли посчитала нужным рассказывать мне все это, так как говорить-то, по сути, было не о чем. Я допускаю, что именно в тот момент мысль о том, что в незанятой спальне есть какая-то странность, нуждающаяся в подобном объяснении, закралась в мое сознание.

Вторым событием, породивший мой сон, было следующее.

За обедом разговор в какой-то момент обратился к призракам. Инглис с непоколебимой убежденностью выразил веру в то, что все, верящие в проявления сверхъестественного, не достойны называться даже ослами. Тема тут же забылась. И насколько я помню, ничего другого, имевшего отношения к тому, что последовало, более сказано не было.

Мы все отправились спать довольно рано, и лично я зевал по пути наверх, чувствуя ужасную сонливость. В моей комнате было достаточно жарко, так что я открыл окно нараспашку, и снаружи полились любовные песни соловьев и белый свет луны. Я быстро разделся и нырнул в постель, но, хотя до того и чувствовал сонливость, теперь же был невероятно бодр. Но я был даже рад бодрствовать и чувствовал себя совершенно счастливым, слушая пение птиц и любуясь лунным светом. А затем я, наверное, задремал, и все то, что я увидел дальше, было сном. Так или иначе, мне виделось, что со временем соловьиные песни умолкли, а луна закатилась. Я подумал о том, что если по какой-то необъяснимой причине мне придется пролежать всю ночь без сна, я мог с тем же успехом почитать. И вспомнил, что оставил интересовавшую меня книгу в столовой на втором этаже. Так что я выбрался из постели, зажег свечу и спустился вниз. Войдя в столовую, я увидел книгу, которую искал, на столике у стены, и одновременно заметил, что дверь в незанятую спальню открыта. Странный серый свет, непохожий на закатный или лунный, сочился из-за нее, и я заглянул внутрь. Прямо напротив двери стояла большая кровать с пологом на четырех столбиках, в головах которой висел гобелен. Я понял, что серый свет исходил от кровати, или, точнее, от того, что на ней лежало. По всей постели ползали громадные гусеницы в целый фут или даже более в длину. Они светились, озаряя всю комнату. Вместо обычных для гусениц ножек-присосок, у этих были ряды клешней, как у раков, и они передвигались, хватаясь этими клешнями за простыню под собой, а затем протаскивая себя вперед. Тела этих ужасающих насекомых были желтовато-серыми с неровными наростами и опухолями. Их наверняка были сотни, ибо они образовали своего рода шевелящуюся покачивающуюся пирамиду на постели. Иногда какая-нибудь из тварей падала на пол с мягким звучным шлепком, и хотя пол был бетонным, он легко подавался под лапками-клешнями, будто это была замазка [4] Забавное замечание: putty означает так же желто-серый цвет. , и создание вскоре вновь присоединялось к своим сородичам. У них не было ничего похожего на, так сказать, лица, но с одного конца располагался рот, который приоткрывался по сторонам для дыхания.

И пока я смотрел на них, гусеницы как будто внезапно почувствовали мое присутствие. По крайней мере, все рты оказались обращенными в мою сторону, а в следующий момент они начали падать с кровати с этими мягкими влажными шлепками и, извиваясь, поползли ко мне. Первые секунды мной овладел паралич, как это бывает во сне, но затем я уже бежал наверх — и я отчетливо помню холод, исходивший от мраморных ступеней под моими босыми ногами. Я ввалился в свою спальню и захлопнул за собой дверь, а потом — теперь я уже точно бодрствовал — обнаружил себя стоящим у своей постели, взмокшим от ужаса. Звук захлопнувшейся двери все еще звенел у меня в ушах. Но ужас перед этими нечистыми созданиями, ползающими по постели и мягко падающими на пол, и тогда не покинул меня, как это случается обычно при пробуждении от кошмара. Даже проснувшись — если только до того я действительно спал — я не мог избавиться от страха, преследовавшего меня во сне: все виденное по-прежнему казалось реальностью. И время до восхода я провел стоя или сидя, не решаясь прилечь, и при каждом скрипе или шорохе думая, что это приближаются гусеницы. Для их клешней, что с легкостью вгрызались в цемент, деревянная дверь была детской игрой — даже сталь не смогла бы задержать их надолго.