Сет Грэм-Смит - Авраам Линкольн Охотник на вампиров

Девять лет спустя я все еще торчал за прилавком.

Где- то к середине этого пути я женился, пережил автомобильную аварию, заимел ребенка, бросил свой роман, начал писать и бросил полдюжины других романов, завел еще ребенка, и все время пытался вскарабкаться на вершину мира, что, и это совершенно типично, прошло для всех незаметно, а для меня — подавляюще: я перестал думать о том, чтобы еще такого написать, и начал думать о других вещах. О детях. О браке. Об оплате кредита. О прилавке. Я закипал при взгляде вниз по улице, на магазин «CVS». Я купил компьютер, чтобы вести бизнес. Я, самое главное, постоянно придумывал то, что заставило бы людей входить именно в нашу дверь. Когда закрылся книжный магазин на Рэд-Хук, я купил кое-что из их мебели и сделал несколько библиотечных полок у себя за спиной. Лотерея. Распродажи. И еще беспроводной интернет. Что-то заставляло каждого из них входить в мою дверь. Каждый год я пытался сделать что-то новое. И каждый год нам доставались только объедки.

Генри {1} 1 В то время он приходил еще как безымянный посетитель. Но, для сохранения нити повествования, я буду называть его по имени, как в данном случае. ходил сюда около года прежде, чем между нами состоялось что-то вроде разговора. Мы обменивались вежливыми приветствиями, не более. «Всего вам хорошего». «Увидимся позже». Я узнал его имя, только когда услышал, как кто-то окликнул его на Рыночной улице. Рассказывали, он купил самое большое поместье на Трассе 9G и нанял артель местных умельцев, которые делали там ремонт. Он был немного младше меня, что-то около двадцати семи, с нечесаными черными волосами, вечный загар и множество солнцезащитных очков на все случаи жизни. Я могу точно сказать, у него были деньги. Его одежда кричала об этом: модельная футболка, шерстяной пиджак, джинсы, что стоили больше моей машины. Но он не был похож на человека, влюбленного в деньги. На прочих глуповатых туристов, которым нравился наш «изящный» городок и «бесподобное» заведение, куда заваливали, не смотря на надпись «Без еды» и «Напитки», со своими безразмерными порциями кофе марки «Лесной Орех», и жалели каждые десять центов. Генри был вежливый. И спокойный. И, самое приятное, он никогда не уходил, оставив меньше пятидесяти баксов — он обожал всякие остатки древних времен — что-то типа мыла «Спасательный Круг» или банки «Ангельского воска для обуви». Он просто входил, платил наличными, и уходил. Всего вам хорошего. Увидимся позже. А затем, однажды осенью 2007-го, я поднял взгляд от блокнота и увидел, что он здесь. Стоит с противоположного конца прилавка и смотрит на меня так, словно я сказал что-то отвратительное.

— Почему вы все бросаете?

— А… Простите?

Генри показал на лежащий передо мной блокнот. Я всегда держу такие под рукой, на случай, если вдруг нужно записать блестящую идею или ценное наблюдение (чего ни разу не случалось, но тут важен сам принцип semperfi (лат. — «Всегда готов!»), понимаете?). За последние четыре часа я покрыл незначительную часть страницы началом идеи рассказа, который совершенно не хотел продолжаться. Нижнюю часть страницы заполняло в раздумьях начерканное изображение подростка, показывающего средний палец здоровенному злому орлу с острыми когтями. Понизу шел заголовок: «От обиды опали крылья».Печально, но это была лучшая из моих идей на этой неделе.

— Все, что вы написали. Интересно, почему вы все бросаете.

Я уставился на него. Его слова застали меня врасплох, словно он включил мощный фонарь — и осветил каждую паутинку в глубине склада за моей спиной. Ничего приятного в этом чувстве не было.

— Простите, я не…

— Не понимаете, нет. Нет, это я хочу попросить прощения. Было грубо с моей стороны так прерывать ваши занятия.

Боже… Я понял — мне необходимо показать, что извиняться с его стороны было излишним.

— Ничего. Я просто… вам что-нибудь нужно?…

— Вы просто похожи на человека, который пишет.

Он показал на библиотечные полки за моей спиной.

— Вы определенно имеете страсть к книгам. И еще я видел, как вы что-то пишете время от времени… Отсюда и вывод относительно вашей страсти. Мне просто стало интересно, почему вы не займетесь этим как следует.

Логично. Немного напыщенно (что, если работаю в маленькой лавке, то не могу как следует реализоваться?), но совершенно логично, настолько, что я почувствовал, как поменялся сам воздух в комнате. Я дал ему свое самое любимое, самое самоуничижающее объяснение, примерно сводящееся к «жизнь заставляет тебя заниматься тем, чем ты совсем не собирался». Это привело разговор к Джону Леннону, что привело к разговору о «Битлз», что привело к разговору о Йоко Оно, что привело к тому, что разговор зашел в тупик. Но мы продолжали говорить. Я спросил, как ему наши места? Как он переехал в свой дом. Чем он занимается. Он дал мне исчерпывающие ответы на все. И, несмотря на его открытость — мы просто стояли здесь и вежливо беседовали, просто два парня, которые решили потрепаться — я не мог отделаться от чувства, что на самом деле разговор у нас о другом. Разговор, в котором я не участвую. У меня появилось чувство, что вопросы Генри становились все более личными. И то же самое происходило с моими ответами. Он спрашивал о жене. О детях. О том, что написал. Он спросил о родителях. И еще о моих разочарованиях. Я отвечал на все. И тем больше думал о том, как это странно. Но мне было все равно. Я хотел рассказать ему. Этому молодому богатому парню с нечесаными волосами в невероятной стоимости джинсах и темных очках. Этому парню, чьих глаз я никогда не видел. Которого я едва знал. Ему я хотел рассказать обо всем. Слова рвались из меня, словно он отодвинул камень, которым был завален мой рот долгие годы — камень, что хранил мои секреты. Потеря матери в детстве. Проблемы с отцом. Меня несло. Что я писал. В чем сомневался. Раздражение, что у кого-то все, у кого-то — ничего. Наша борьба с недостатком денег. Моя борьба с депрессией. Временами я думал о том, чтобы уехать. Временами я думал о самоубийстве.