Сет Грэм-Смит - Авраам Линкольн Охотник на вампиров

Двух мнений быть не может — Сара Буш Линкольн была женщиной четкой. У нее были глубоко посаженные глаза и узкое лицо, и вместе они придавали ей какой-то вечно голодный вид. Лоб был высоким и казался еще выше оттого, что ее жесткие русые волосы были зачесаны назад и стянуты в тугой узел на затылке. Она была костлявой, чуть кривоногой и у нее отсутствовали два нижних зуба. Но вдовец без перспектив, не имеющий доллара за душой вряд ли мог позволить себе разборчивость. Не могла и женщина с тремя детьми и кучей долгов. Это был хорошо продуманный, по сермяге, добротный союз.

Эйб приготовился возненавидеть мачеху. С того момента, как Томас обнаружил свои намерения жениться, его сын принялся измышлять планы, как извести ее. Для начала он решил найти в ней кучу недостатков.

Потому обескуражило, что она оказалась человеком добрым, нестрогим и бесконечно нежным. Нежность проявлялась, главным образом, в том, что за мной и моей сестрой признавалось право навсегда оставить в наших сердцах место для мамы.

Как и Нэнси до нее, новая миссис Линкольн поддерживала страсть Эйба к книгам и решительное желание учиться. Среди имущества, привезенного ею из Кентукки, нашелся и справочник Уэбстера, который оказался золотым колодцем для не посещающего школу мальчика. Сара (которая, как и ее новый муж, была совершенно необразованной) часто просила Эйба почитать из Библии после ужина. Он с удовольствием баловал свою новую семью отрывками из «Коринфян» и «Царей», о мудрости Соломона и глупости Навала. С тех пор, как не стало матери, его вера окрепла. Он любил представлять, как она смотрит на него с небес, перебирая его редкие коричневые волосы своими ангельскими пальцами. Защитит его во время опасности. Утешит во время нужды.

Эйб также проникся симпатией к своим сводным сестрам и брату, особенно к Джону, которого прозвал «генералом» за любовь к военным играм.

Я не мог долго стоять на ногах, Джон же не мог долго стоять на одном месте — все у него сразу либо превращалось в поле боя, либо поле боя создавалось совместно с другими ребятами, которые, в независимости от их числа, неминуемо были окружены и разбиты. Всегда требовал от меня бросить книги и присоединиться к веселью. Я отказывался, и это так его расстраивало, что он обещал сделать меня капитаном или даже полковником. Обещал делать за меня всю самую нудную работу, если соглашусь. Упрашивал до тех пор, пока у меня уже не оставалось выбора, кроме как оставить покой дерева, где обыкновенно читал, и предаться безудержному бегу. В то время я считал его кем-то вроде простофили. Теперь же я понял всю его мудрость. Для мальчишки гораздо важнее книг просто быть мальчишкой.

На одиннадцать лет Сара подарила Эйбу маленькую, переплетенную в кожу тетрадь (хоть Томас и возражал). Она заработала эти деньги уборкой и стиркой одежды мистера Грегсона, старика, живущего по соседству, чья жена ушла годом ранее. Книги для подобных семей находились где-то на границе между достатком и бедностью, но такие тетради были действительно роскошью — особенно для мальчишек. Только она могла вообразить счастье Эйба от такого подарка. Не теряя времени на обдумывание, он решил сделать первую запись в тот же день, как получил его.

Журнал Авраама Линкольна, история всей его жизни.

9 февраля 1820 — я получил эту книжку как подарок на свой одинацатый [авт. орф.] день рождения от отца и мачехи, которую зовут миссис Сара Буш Линкольн. Я буду старатса [авт. орф.] писать в него ежедневно, чтобы улучшить свое правописание.

Однажды весенним вечером, спустя совсем немного времени после того, как были написаны те слова, Томас позвал сына посидеть с ним у костра. Он был пьян. Эйб понял это еще до того, как присел на пень и почувствовал жар огня. Отец всегда разводил костер, когда испытывал желание надраться.

— Я хочу рассказать про твоего деда.

Это была одна из историй, которые он любил рассказывать пьяным: история о том, как он видел жестокое убийство собственного отца и какой глубокий след оно оставило в его душе. К сожалению, до удобной кушетки Зигмунда Фрейда оставалось еще несколько десятилетий. А в ее отсутствие Томас лишался всякой возможности на здравый самоанализ, скудная на ощущения жизнь человека в пограничных землях оставляла его один на один с его страхами: и ему оставалось только мутное вонючее пойло, которое он употреблял досуха. Единственным утешением Эйба было то, что отец владел даром великолепного рассказчика, умело оживляющим каждую деталь в своей истории. Он подражал акцентам, подражал жестам. Менял тенор голоса и ритм повествования. Он был прирожденным исполнителем.