Елена Прокофьева - Принц Крови

Тем дождливым октябрьским вечером принц вампиров Парижа проснулся в прекрасном настроении и с ощущением праздника на душе. Гадкий сон про Мазарини был позабыт. Принц умел не сосредотачиваться на неприятном. На земле властвовала триста семидесятая осень его жизни, и, казалось бы, все уже должно было наскучить существу, бродящему по этому бренному миру столь долгое время, но принц никогда еще не испытывал пресыщения радостями бытия и не представлял себе, как можно тяготиться земной юдолью. Впрочем, будь его существование преисполнено скорбями, возможно, он и тяготился бы. Но принц умел получать удовольствие от жизни. Тем более, что она никогда не стояла на месте, и постоянно преподносила все новые сюрпризы. К счастью, большей частью — приятные. Или, по крайней мере, интересные. К тому же после смерти принц начал любить осень, когда дни, наконец, начинали становиться все короче и пасмурнее, а ночи делались все более глухими и мрачными, когда сад Тюильри, прекрасный вид на который открывался из окон его особняка на набережной Анатоль Франс, менял свой наряд с веселенького зеленого цвета пирующей жизни на багровые и коричневые тона увядания.

Принцу нравилось, когда все вокруг умирает, тогда как он сам остается в вечности неизменен.

Помимо прочего, эта ночь была особенной. Принц ждал ее уже несколько месяцев. Сегодня в принадлежащем ему художественном салоне открывалась выставка одного молоденького и подающего большие надежды художника, который непременно должен был произвести фурор среди парижской богемы, а позже — очень скоро! — и во всем мире. Еще в бытность свою человеком принц открыл миру нескольких талантливых композиторов, художников и писателей, среди которых, в частности, был до сих пор популярный литератор Мольер, автор таких смешных и остроумных пьесок. Сейчас его называют гением, а где бы он был, если бы герцог Орлеанский не представил его однажды королю? И не уговорил бы его величество позволить разыграть на сцене Лувра одну из Мольеровых комедий? Так и прозябал бы в безвестности, или того хуже, закончил бы жизнь в какой-нибудь сточной канаве с перерезанным горлом за привычку высмеивать в своих пьесках тех, кого не следовало бы.

Принц верил в то, что не утерял нюха на талант и теперь, хотя со времен его молодости в мире многое переменилось, и теперь искусством стали часто называть то, что таковым вовсе и не являлось. Бывший герцог Орлеанский и нынешний принц вампиров Парижа умел мужественно принимать эти перемены, хотя, надо сказать, в последние десятилетия они происходили как-то слишком уж интенсивно.

Выставка должна была открыться час назад, но принц не торопился. Он отправится в салон ближе к полуночи, уже после того, как соберутся именитые гости, он прибудет последним, и его появление станет самой лучшей рекламой молодому художнику. Далеко не все события, происходившие в культурной жизни Парижа, удостаивал своим посещением принц города, — его внимание дорогого стоило. Впрочем, почти никто из приглашенных на выставку людей не догадывался о том, что он нежить, его знали как успешного предпринимателя, миллионера и мецената. Ходили так же слухи, что он потомок старинного аристократического рода, с какой-то стороны имевшего отношение к королевской семье. Но никто не знал, насколько близким было это родство. Никто не знал, что человек, носящий нынче скромное имя Филипп Данвиль, в действительности был родным братом самого блистательного французского короля Людовика XIV.

Перекатившись на бок, и подперев голову ладонью, принц с минуту любовался спящим рядом любовником. Тот всегда просыпался позже, и за множество прошедших лет для Филиппа стало своеобразным ритуалом, моментом наивысшего эстетического удовольствия, смотреть на его застывшее, бледное и немного осунувшееся за ночь лицо, прекрасное, как у погибшего ангела, какими их принято изображать на надгробиях. Шевалье де Лоррен, его вечный спутник, и при жизни был очень красив. Но после смерти в облике Лоррена появилось что-то чарующе потустороннее. Филипп любил лицезреть его мертвым и неподвижным, будто замершим на грани между тем, как последний вздох отлетает с уст и начинающимся тлением. Лоррен поднял бы Филиппа на смех, если бы сумел прочитать его мысли.

Это ведь и правда смешно: так сильно любить кого-то три с лишним сотни лет.

Спальня принца и примыкающая к ней ванная были надежны, как сейф. Как хранилище золотого запаса страны. И даже еще надежнее, — потому что в любое из самых хорошо запертых помещений можно попасть снаружи, а в это нет. В личных покоях принца вампиров не было окон, и бронированная дверь в полметра толщиной запиралась только изнутри. Возможно, это было излишней предосторожностью, но Филипп не доверял никому из людей, исключая, разве что, своего слугу крови, чей незамысловатый разум не хранил от него никаких секретов. И, разумеется, он не доверял никому из вампиров, — кроме Лоррена, — зная на собственном опыте, что никакие кровные узы и клятвы верности не являются гарантией от предательства.