Светлана Полякова - Служители зла

Уже так давно она не улыбается… Неужели это — предчувствие перемены места? Предчувствие бегства от прошлого, когда мир изменится?

Она не сомневалась в том, что он изменится.

Не то чтобы ее так уж раздражал родной город, но жить там, где все старается тебе напомнить о случившейся трагедии, невыносимо.

Ты выходишь ранним утром на кухню и думаешь, что Мишу надо будить — ему уже давно пора в школу. И вдруг понимаешь, что будить некого.

Нет его больше — вот так, моя Анна. Даже Аранту жаль до слез.

В девять вечера ты встаешь и уже собираешься отругать его за то, что давно пора выгуливать Аранту, — да ведь нет ни того ни другой!

Даже теперь, спустя год, она все еще в плену воспоминаний, пытается делать вид, что живет, что ей интересны и малыши, и Кирилл, — и тем не менее логика ее поступков говорит об обратном. Она смотрела МИМО них, пытаясь сквозь абрисы фигур увидеть хотя бы тень Мишки. Раз уж нельзя увидеть самого Мишку — то хотя бы, Господи, тень!

И когда она понимала, что это совершенно невозможно, она замыкалась в себе, пытаясь скрыть от окружающих свои слезы, спрятать их за жалкой гримасой, в которой только идиот мог признать улыбку. Но из сочувствия все делали вид, что Анна улыбается. А она — даже делая над собой неимоверное усилие и выдавливая эту гримасу, — продолжала плакать. Внутри, внутри — заталкивая саму себя все глубже и думая, сколько еще она сможет выдерживать это насилие над душой.

И вот на тебе — улыбка! А ведь еще неделю назад, видя подростка с собакой, она ощущала, как на нее волной накатывало чувство несправедливости происшедшего, выливаясь жгучими слезами тоски и обиды. Потому что понять, почему Господь поступил так именно с ее близкими, она не могла.

Да и к чему валить на Господа злые поступки злых людей?

— Скоро мы уедем отсюда, — произнесла Анна, нащупывая в кармане и неуловимым движением сжимая белый конверт, — все переменится, и, может быть, мы снова сумеем стать счастливыми…

Она сделала упор на словах «может быть», потому что уже устала от фразы, самоуверенной и тупой, — «все будет хорошо».

Сейчас она ненавидела это идиотское «все будет хорошо» и по мере сил старалась прибавлять к нему неуверенное «может быть».

Может быть, она снова научится любить эту жизнь. Может быть, она когда-нибудь перестанет с ненавистью смотреть на стариков, не умея простить им того, что их скрипучие тела передвигаются по земле, а такое юное, такое летящее, такое устремленное в будущее Мишкино тело покоится в этой самой земле, недоумевая, почему именно так решил Господь.

Может быть, она станет прежней Анной?!

— Значит, вы все-таки уезжаете…

Кирилл посмотрел в материнские глаза.

Анна называла ее «совой». Глаза ее, такие большие, круглые, вместившие в себя целую жизнь, как вмещают Вселенную небеса. Вернее, так уж нам кажется, что Вселенная располагается именно в ночном небе, но кто-то сказал, что каждый человек является этой загадочной сферой.

— Да. — Он слегка наклонил голову, потому что выдерживать проницательный взгляд ее голубых глаз было сложно. Кириллу казалось, что глаза его матери способны увидеть его самые сокровенные мысли.

— И ты уверен, что там будет лучше?

— Мама, — вздохнул Кирилл — Бог мой, как же он устал-то! — Ма, почему ты так негативно относишься к нашей попытке начать все сначала?

— Потому что, мой дорогой мальчик, я не уверена, что так уж стоит начинать это ваше «сначала»… Ненавижу это дурацкое словосочетание — «начать все сначала»! Ты так ненавидишь свою жизнь, что в тебе горит непонятное желание перечеркнуть ее, начать все с чистого листа?

— Ты прекрасно знаешь, что Ане трудно постоянно находиться в лабиринтах памяти, — тихо проговорил он. — Я надеюсь, что в Старой Пустоши она сможет позабыть весь этот кошмар…

— Не думаю, что в месте с таким названием печальные воспоминания могут смениться светлыми впечатлениями, — с сомнением в голосе сказала мать. — И боюсь, что из лабиринтов памяти, откуда вы тщитесь выбраться, вы рискуете оказаться в совершенно других лабиринтах, куда более страшных.

— Господи, ну название-то чем тебе не угодило?

— Старая Пустошь… Похоже на какое-то гребаное болото…

— Ма, перестань так выражаться. Ты и при детях не считаешься с выражениями… Благодаря тебе Душка тоже начала произносить непотребные слова.

— Непотребные слова, мой милый, — это те, в которых нет ничего. Безликие слова. Как безликие люди. Вот безликость-то и есть самое кошмарное непотребство. А твоя Старая Пустошь совершенно явно напоминает Вонючую Гниль…