Николай Берг: Мы из Кронштадта, подотдел очистки коммунхоза (Часть 1)

Наш мужичишко тем временем вроде пришел в себя, даже странно, теперь у него не трясутся руки и голова, он двумя пальцами лезет себе в рот, как я вижу это со спины, потом мажет слюной лезвие сабли и неожиданно легко вскакивает на ноги. Я не ожидал от кривоногого старикашки такой прыти. А он уже длинными, нечеловечески стремительными прыжками несется вниз по склону, непринужденно крутнувшись вокруг своей оси и придав этим своей сабле дополнительную скорость и мощь, пластает на лету прыгнувшего первого пса, отчего тот разваливается в воздухе на две половины вдоль — нижняя с ногами дрыгается в траве, верхняя, разматывая какие-то кишки, кувыркается по склону, пачкая веселую зеленую травку какой-то гнусной жижей, а седой походя смахивает саблей башку второй псине, которая, почему-то не обращая на него внимания, мчалась к нам. Без башки эта тварь смогла до нас добежать, двигаясь как механическая заведенная игрушка, только вот почему-то она забирала на бегу все левей и левей, промчалась совсем рядом с нами, отчего явно пахнуло псиной и мертвячиной, и в итоге свалилась вниз — я и не заметил раньше, что мы рядом с обрывом и далеко внизу вьется в серой дымке речка.

Старикашка уже бойко рубился с двумя вояками, третий на руках полз к нам, но куда как медленно. Самому старикашке совершенно не мешал уже торчащий из его спины засаженный по обух боевой топор, а его врагам совершенно не препятствовало махать клинками то, что у одного не стало руки, а второй остался без башки. Отсеченная рука отлетела прямо у меня на глазах, в воздух густо плеснуло чем-то темно-бурым, но на темп рубки это никак не повлияло. А когда кривоногий отвлекся на минутку, чтобы прибить ползущего, и я увидел нашего спутника в лицо, то совсем обалдел — у него было такое же мертвое лицо с бельмами, как и у его врагов. И двигались они все одинаково, даже не как нормальные, обычные зомби. И музыка играла в тему — раммштайновское что-то, вроде бы 'фойер фрай'. И разумеется, некромантка влепила в старикашку файерболом, от которого он увернулся и файер пропахал совсем рядом с девчонкой, которая от такого привета аж реветь перестала, черную горелую борозду, почему-то воняющую сгоревшим порохом.

Второй файербол свистнул совсем мимо, потому что старикан с развевающимися седыми патлами уже шустро мчался к некромантке и топор в его спине мотал восьмерки топорищем. За нашим спутником гнался тот, что без руки остался, а безголовый вояка топтался на месте и вертел в воздухе мечом вслепую, отчего его виртуозство выглядело глупо и комично, насколько это могло быть смешно в такой ситуации. Я точно видел, что девка с усами лихорадочно пряла и сворачивала из воздуха еще один огненный шар, потом метнула его в кривоногого, тот опять ловко увернулся, упав на землю и весь жар влепился в бежавшего за ним. Однорукий мертвец вспыхнул весь сразу, как сноп соломы и завертелся на месте, а с него сыпались какие-то куски кожаных доспехов и клочья тела.

Все же девка успела и ударила по седому старикану последним шаром. Он у нее вышел недоделанным, наш спутник и защитник не полыхнул факелом, просто по нему побежали злые колючие язычки черно-красного пламени да еще ему вырвало рассыпавшийся клочьями бок. Перекошенный, сбившийся с шага, почти падающий, старик все же, качаясь как пьяный из стороны в сторону, добрел до суетливо лепящей очередной шар врагини и выложился напоследок, перекрестив ее косым крестом, только сабля тоненько свистнула дважды. Обессилел и сел по-турецки, глядя на нас и улыбаясь какой-то странной улыбкой.

Некромантка за его спиной медленно разваливалась на части, ее лицо было искажено предсмертным страхом, губы шевелились, а тело распадалось, перекрещенное двумя косыми рассечениями от плеч до пояса. Старик улыбался невозмутимо, глядя на нас бельмами и горя, словно буддийский монах. Когда сгорели ткани лица он так и остался сидеть и череп его тоже весело скалился… Впору зажмуриться…

Я открываю глаза и соображаю — что это был сон. У открытого окна стоит моя соседка и выглядывает наружу. Толстым стволом вверх держит мой бесшумник. Грамотно держит, уверенно. Потом мне становится немного стыдно за такие дурацкие соображения, действительно, глядя на обнаженную девушку, облитую жемчужно — серым питерским светом белой ночи, глупо размышлять о том, как она держит пистолет. Она прикрывает окно, улыбается.

— Проснулся?

— Ага. Сон жутковатый приснился.

— О чем? — спрашивает она, запихивая пистолет мне под подушку, откуда она его и взяла.