Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

— Она здесь, — шепнула Лили.

— Нет! — попытался я выкрикнуть, но получилось неразборчиво: не слово, а стон.

Потом Лили посмотрела на меня сверху вниз, будто с большой высоты, и засмеялась:

— Еще никогда не спала с трупом. Вот и довелось.

Все еще смеясь, она отодвинулась и быстро оделась.

Целую вечность пролежал я на камне, стараясь даже не дышать. Если бы я пошевелился, то наверняка убил бы ее…

Наконец я нашел перо, чернила, бумагу и записал все это, только бы не сойти с ума.

Несмотря на то что я описал свои мучения на бумаге и теперь, несколько часов спустя, пишу снова, насилие все еще равномерно пульсирует в моем горячем сердце, даже в самых тоненьких жилках. В насилии я обретал себя, становился собственным творцом. Кто я теперь — без костного хруста и кровавых рек?

Чудовище убило бы ее. И хотя на холодную голову я понимаю, что эта ее броня гордости — чистое безумие, в глубине души я знаю, что любой мужчина ушел бы на моем месте. Раньше, по крайней мере, я был одним из двух. Теперь же — ни тем ни другим.

5 января

Я не писал уже несколько дней.

Уже несколько дней не мыслил словами.

Много дней, прошитых лишь нитью молчания.

Если Дугалл Мак-Грегор и заметил, что мы не разговариваем друг с другом, он ничего не сказал, когда я разыскал его в Орфире и попросил отвезти нас с проклятых Оркнейских островов обратно в Джон о’Гроатс. Мак-Грегор заполнял тишину, вновь плетя небылицы о жизни на море. Высадились мы поздно, и он пригласил нас к себе переночевать, чтобы наутро двинуться к следующей цели.

— У бабули места побольше, — сказал он, — но за неделю, пока вас не было, ее не сгубили аж два раза, так что я не рискну снова отправить вас к ней.

Я молча кивнул, решив той же ночью сбежать, пока он и Лили будут спать. Молчание довело меня до предела, и я понимал, что должен избавиться от Лили, если не хочу лишиться рассудка. Если образ ее отца станет вновь упрекать меня, я прогоню его во тьму, заявив, что Мак-Грегор — славный малый: лучшего защитника для нее не сыскать.

Поужинав рыбной похлебкой, к которой Лили даже не притронулась (к слову, похлебка эта подсказала Мак-Грегору новую порцию баек о морских приключениях), я поднялся и сказал, что собираюсь прогуляться по пляжу. Лили опередила меня у двери, словно догадавшись о моих намерениях и решив, что я хочу бросить ее прямо сейчас.

Я двинулся быстрым шагом. Если не удастся уйти, хотя бы вымотаю ее, чтобы крепче спала ночью и не услышала, как я сбегу. Вечер располагал к неторопливой прогулке — приятный, безветренный и необычайно теплый. Закат окрасил небо темнеющим багрянцем, затем море и песок полностью слились, и лишь изредка слабо поблескивали пенные гребни.

— Постой! — наконец крикнула Лили.

Увязнув в песке, она упала позади. Я остановился и оглянулся. Огни дома Мак-Грегора скрылись из виду.

— Подай мне руку, Виктор, — сказала она. — Я устала и хочу обратно. Ты целый день не обращал на меня внимания. — Лили говорила так непринужденно, словно мы общались сегодня вечером и в предыдущие дни. — Одно дело — не обращать на меня внимания, когда мы одни, и совсем другое — на людях. Не мешало бы тебе проявлять ко мне уважение, которого я заслуживаю. Когда мой дом отстроят и я туда вернусь, я могу подыскать для тебя работу — например, в саду, ведь ты прекрасно копаешь.

Увязнув в рыхлом песке, Лили с трудом встала на ноги и отряхнула штаны. Она рассвирепела из-за того, что упала, или оттого, что я не желал разыгрывать из себя ее слугу? Не важно. Сегодня ночью все кончится.

— Руку, Виктор. — Лили в нетерпении махнула. — Ты должен отвести меня назад. У меня же нет кошачьих глаз, как у тебя!

— Что за вздор. Хотя, возможно, ты права. Или я просто смотрю глазами человека, долго привыкавшего к темноте.

— Ты смотришь человеческими глазами? Как бы не так! — запальчиво сказала она. — Это значит, что ты не видишь ни зги!

Не попавшись на ее удочку, я прошел мимо и направился к дому Мак-Грегора.

— Ты сам-то понимаешь, Виктор? — Она повысила голос. — Ты требовал у меня ответа. А теперь я спрашиваю: «Ты понимаешь?» Разумеется нет! — Она вцепилась в меня. — Ты слеп, как любой мужчина: в ту ночь ослеп от похоти, а сейчас — от глупости.

— Слеп?

— Я предлагаю тебе работу в самом роскошном особняке Нортумберленда, а твой молчаливый отказ исполнен презрения: «Как я могу теперь ей служить, раз я видел, как она содрогалась от наслаждения?» В ту ночь ты увидел лишь то, что хотел. Но не заметил того, чего не хотел заметить.