Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

— Да разве я могу знать вас, Виктор.

Я поднял лицо к ночному небу. Дождь превратился в мокрый снег, но он не мог остудить мои мысли. Я вновь показал на нее, словно она горячо спорила с каждым моим утверждением.

— Я повел вас на бойню. Потом на кладбище. Все мои кости, мышцы, жилы и органы взяты по отдельности у людей и зверей: так ребенок собирает городок из кубиков. Вы понимаете?

Я протянул к ней руки — две такие разные руки. В отблесках пламени огромные суставы казались непохожими, будто каждый палец тоже имел отдельное происхождение. Я слышал, как тысячи душ взывали ко мне.

— Когда части собрали воедино, я лежал в рассоле (ведь я же просто глыба мяса) и ждал, пока отец не передаст то, что он называл «искрой жизни», от живого к мертвому. Он мучил здоровых животных, дабы оживить меня.

Я присел у костра, пригнувшегося к земле от ветра, схватил Лили и притянул ее лицо к себе.

— Я всего-навсего судорога, дрожь. Меня оживляет немой крик (ведь, наверное, он сначала затыкал животным пасть, вы согласны?) — немой крик обожженной лапы, поцарапанной роговицы, освежеванного вымени, отрубленного копыта. Сейчас вся эта боль — во мне, и от нее никогда не избавиться. Она-то и наделяет меня жизнью. Вы понимаете? Так как же вы можете говорить о доброте?

Приоткрыв рот, Лили смежила веки и откинулась назад. На миг она стала похожей на жену Лучио в момент наслаждения. Я схватил Лили за подбородок и потянул к себе, чтобы она вновь посмотрела на меня. Но я не заметил в глазах возбуждения, которое ожидал увидеть. Капли на щеках не были каплями дождя.

Я поежился и сказал себе, что все из-за ветра.

— Зачем вы остаетесь со мной? — спросил я.

— Чтобы нам обоим не было одиноко.

Пока я сидел на корточках, подбрасывая в огонь ветки и хворост, Лили дотронулась до моей ноги и положила голову мне на бедро. Этой ночью мы были отчаянно одиноки, а то, что говорила и делала Лили, нас очень сближало. Я больше не пытался ей сопротивляться. Прислонившись спиной к каменной опоре моста, я притянул ее дрожащее тело под складки плаща. Точно так же я держал труп.

— У вас кто-нибудь был? — Она прижалась лицом к моей груди, сжав руку в кулак возле рта.

— Вы о чем? — У меня закралось подозрение. — Быстро же вы забыли о моей шлюхе, как ее назвал ваш дядя.

Лили потеребила бусы на моем запястье и покачала головой:

— Я хотела спросить, были ли еще существа — такие же, как вы? У вас они были?

Меня охватила мука, когда перед глазами встал образ — реальный, точно сон наяву: лицо отца, перекошенное от отвращения, и ее лицо, лицо другого его создания, еще безжизненное, но полное ожидания новой жизни.

Я прошептал Лили на ухо эту историю, пока ветер крепчал, задувая костер. Поведал, как умолял дать мне спутницу, и вновь ощутил на щеках слезы юности. Я рассказал, как мой отец упорно откладывал работу, а потом, наконец, сбежал из дома. Сам-то я «родился» в Ингольштадте. Но теперь отец знал, что именно создает, и для нового кошмарного труда больше подходили бесплодные, овеваемые штормами скалы Оркнейских островов.

— Оркнейские! — воскликнула Лили, поняв, что так влечет меня на север.

Следуя по пятам и шпионя за ним, я наблюдал, как он создавал ее — мою сестру, мою жену (наверное, точно так же создавал он и меня самого). И я видел, как он уничтожил ее. К чему подобная жестокость? Почему просто не остановиться, не наделять ее жизнью? Она же и так была мертва. Зачем уничтожать тело у меня на глазах, безжалостно разрубая его на части?

Он был бессердечен. Но чудовище — это я.

— Что же вы сделали? — спросила Лили.

— Я поклялся, что буду с ним в его брачную ночь, и сдержал слово.

Послышался долгий, тихий вздох. Лили спрятала лицо у меня на груди и часто задышала, будто была сильно расстроена. Успокоившись, она подняла глаза и невесомыми движениями погладила мое лицо, шрамы на щеках; легко закрыла мои глаза и обвела пальцем контуры губ.

— Там он оборвал вашу жизнь — ту, которая могла бы сложиться иначе. Отведите меня туда, на то самое место, Виктор, и я верну вам ее.

Осторожно обняв меня за шею, Лили притянула мое лицо к своему и поцеловала. Ее тонкие губы обветрились, потрескались и намокли от снега. Я жадно прижал ее к себе. Я хотел ее прямо сейчас — хотя бы потому, что завтра она могла опять возненавидеть меня.

Но, как я и ожидал, Лили сказала «нет» и попыталась отстраниться.

— Осталось всего несколько дней — какая разница?