Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

Поднявшись по лестнице, я повернул направо и прошел вдоль хмурых портретов, тяжелых гобеленов, чересчур мягких стульев, скамеечек для ног, ваз с сухим тростником, плетеных птичьих клеток без птиц, остановившихся высоких деревянных часов — мимо всего этого бессмысленного хлама. Комнаты были роскошно обставлены, но там никто не жил.

Теперь, вернувшись к лестнице, я пошел налево. Первая комната оказалась сверху донизу заполнена книгами — вторая библиотека? Книги притянули меня, точно магнит, и заставили войти внутрь, хоть я и знал, что мешкать было нельзя. Полки высились до самого потолка: у меня аж дыхание перехватило от вида несметных сокровищ, которых здесь было даже больше, чем внизу. Кроме того, в комнате было два больших кожаных кресла, массивный письменный стол со стулом, телескоп у окна, глобус и узенький столик с бокалами, графинами и коробками для сигар. В воздухе ощущался запах табака, въевшийся в ковры и занавески.

Я с легкостью представил, что все это принадлежало мне: представил, что перечитал все книги на всех полках, каждый день делал записи в дневнике, никогда не испытывал нужды в свечах, бумаге и чернилах. Едва дописывал одну тетрадь, как меня уже ждала следующая. Не успевала свеча догореть до половины, как мне уже приносили дюжину новых.

Но даже бумага и свет не могли сравниться со столом — он был самым настоящим чудом. Этот стол манил меня. Прекрасное место для чтения и письма! Охваченный желанием приняться за дело, я уселся: огромный стул и стол будто заключили меня в объятия, они оказались слишком тесны для меня. Я погладил древесину, вдохнул запах масел, которыми ее отполировали, прижался щекой к прохладной поверхности.

— Красивый, правда?

Уинтерборн поставил на стол подсвечник, подвинул ко мне кожаное кресло и скромно уселся, словно гостем был он, а не я.

— Этот стол принадлежал моему отцу. — Уинтерборн провел пальцами по краю. — Он часто говорил, что мужчине необходимо «серьезное» место для принятия серьезных решений.

Как и в день бала, я вновь ощутил силу и спокойствие Уинтерборна. Я страшно смутился. Чтобы совершить задуманное, мне следовало представить, что Уинтерборн достоин ненависти. Но с ним эта мысль была несовместима.

Он замолчал, вид у него был странный.

— Я приглашал вас на чай, мистер Оленберг. Я огорчился, что вы не пришли.

— Так вы меня ждали? Правда? А как же миссис Уинтерборн? Она тоже хотела попить со мной чаю?

— Простите. Вы приехали к нам за помощью, и…

— За помощью?

— Разумеется. Что же еще вам здесь делать? Все из-за моего шурина. Признаюсь, я поначалу не понял, кто вы, поскольку относился скептически к фантазиям Роберта. Семья Уолтонов склонна к маниям. Моя бедная жена страдает от этого. Боюсь, у моей дочери тоже проявляются первые признаки. Ну и, конечно, Роберт. Но я никогда не думал, что его навязчивые идеи имеют хоть какое-то отношение к действительности, что он мучает того, кто действительно существует. Видите ли, я знаю, кто вы. Во всяком случае, понял это, когда вы рассказали о Лоскутном Человеке.

— Вы знаете, кто я?

Уинтерборн знал , но при этом сидел и разговаривал со мной! После его любезного обхождения на балу вынести теперешнее уважение было выше моих сил.

— Да, вы — тот самый горемыка, которого мой шурин преследует уже много лет. Приношу свои извинения, хотя это вряд ли вас утешит. Я хочу сказать, что пережить такое страшное несчастье, оставившее все эти шрамы, — само по себе большое мучение. Но если к тому же некий… сумасшедший — вот я и произнес это слово — придумывает безумное объяснение тому, откуда эти шрамы взялись, да еще и охотится на вас… — Взволнованный собственным описанием моего положения, Уинтерборн сделал паузу, чтобы успокоиться. — Мистер Оленберг, уму непостижимо, как вы сами не помешались вслед за моим шурином. Обещаю вам: я сделаю все возможное, чтобы остановить его. Жалею только, что не узнал о вашем существовании раньше.

Я кивнул: от разочарования я не мог говорить. Я сделан из кусков, которые настолько уродливо сочетаются между собой, что от одного их вида умолкли все гости на балу. Я бы мог довести их до паники и обратить в бегство, если бы Лили не держала меня под руку. Но Уинтерборн смягчил впечатление от моего безобразия, объяснив его несчастным случаем. После этого он уже смотрел на меня не морщась и мог беседовать со мной как с равным.

У меня закружилась голова, словно от крепкого вина, и я готов был принять неведение или ложь, что помогли этому чуду сбыться.