Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

Уолтон возобновил погоню. Я чую. Вероятно, я для него еще более недосягаем, нежели магнитный полюс, который он когда-то пытался найти. Хотя Уолтон ищет меня, найти его должен я, чтобы получить преимущество. Надо лишить его возможности убежать.

Еще до полуночи хлынул такой сильный дождь, что я вернулся в собор Святого Марка раньше обычного. Я нашел этот уголок и пишу. Завтра снова смешаюсь с толпой, как нищий горбун. Мне необходимо знать, о чем говорят люди, точнее, где обосновался Уолтон.

Едва забрезживший рассвет уже озаряет витражи на окнах. Обычно, находясь в соборе, я любуюсь статуями, эмалью, золотом и драгоценностями, но только не сегодня. Я нечаянно приютился под знаменитой мозаикой из крошечных камешков и позолоты, где изображена история Адама и Евы. А где был я, когда Бог сотворил человека?

30 мая

Утром ливень прекратился, но небо оставалось гнетуще серым, словно тучи могли снова пролиться дождем в любую минуту. Я вышел из церкви и отправился на поиски Лучио. У слепого попрошайки всегда самые свежие слухи. Прошло почти три недели, с тех пор как он меня спровадил. Не зная, заговорит ли он со мной теперь, я решил постоять рядом, послушать его балагурство и хоть что-нибудь разузнать.

Он вернулся на наше старое место на Пьяццетте, в тени колонны, увенчанной статуей свирепого крылатого льва — символа Святого Марка. Лучио держал за рукав богатую старуху и тихо с ней разговаривал: я был потрясен, ведь он всегда кричал громче всех на площади. Наверное, он грубо льстил ей, терпеливо уговаривая купить любовное зелье. Или, возможно, он просто решил, что она моложе, хотя раньше никогда не совершал подобных ошибок. Старуха швырнула монету в его кружку и поспешила прочь.

Я подошел ближе. Как он изменился! Отощал, слепые глаза ввалились, и под ними появились черные круги. Он выглядел подавленным, словно тоже осененным тьмой.

— Что ж, друг мой, — сказал Лучио. — Ты вернулся.

— А ты теперь не попрошайничаешь, а коробейничаешь.

Он достал из кармана пригоршню странно завязанных узелков из цветных ниток.

— Толпа считает их пока что диковинкой, и кружка наполняется быстрее. В последние дни я раньше ухожу домой. Моей жене… нездоровится.

Я не стал спрашивать о ее болезни, зная ее причину.

— А ты как? — сказал Лучио. — Я скучал по тебе. Где ты был?

Еще совсем недавно его внимание растопило бы мне сердце.

— Работал на другом месте, как ты мне велел. — Он явно сожалел о своих словах, но я не стал его успокаивать: он обидел меня, и с я радостью обидел его в отместку. — А потом я захворал.

— И когда ты поправился, твое место наверняка занял кто-то другой. Австрияки правы: в Венеции чересчур много нищих. Мы деремся за одну и ту же мелочь и лишь вредим друг другу. — Он прислонился спиной к колонне и вздохнул.

— Расскажи, что тут происходило, — спросил я, надеясь его подбодрить. — Я так долго просидел взаперти, что кажется, весь мир изменился, пока меня не было.

— Прошлой ночью ограбили старика Петрочелли. Говорят, это был великан.

— Великан? — Я изобразил удивление. — Какой еще великан?

Сплетни не развеселили его, как обычно: он, наоборот, посуровел.

— Если ты не слышал о великане, значит, ты пролежал без чувств.

Я выслушал рассказ, который всего несколько дней спустя и уже в другой части города оброс новыми выдумками. Небольшой стихийный налет, спровоцированный иностранцем, якобы обнаружившим дезертира, теперь превратился в историю доблести, чести, мужества, отваги и блестящей тактики, которая, хоть и провалилась, несомненно заслуживала похвалы. Лживые подробности, точно трупы, громоздились друг на друга: оказалось, дело дошло аж до того, что я перебил полполка и, будто новый Самсон, сровнял с землей саму звонницу.

Под конец Лучио заговорил еще жестче:

— Страшнее всего то, — он потерял самообладание, и голос его задрожал, — что девушка была вовсе не дочерью богача. Он просто схватил ее на улице и уволок к себе — такую же бедную и беспомощную, как мы. Великан жестоко изнасиловал ее, а затем задушил. Солдаты ворвались, но было слишком поздно. Девушка уже умерла, великан держал ее, бездыханную, в своих огромных руках.

Я так резко дернулся от стыда и ярости, что опрокинул кружку Лучио, и монеты рассыпались.

— Друг мой?

Я попятился, пока он не коснулся моих огромных подлых рук, все еще обагренных кровью.

После того, что он мне рассказал, я понял, где искать Уолтона. Я пошел бы туда немедленно, если бы Лучио вновь не впал в молчаливую грусть. Его слова звенели у меня в ушах битым стеклом, но я все же спросил, как поживает он сам.