Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

17 мая

…

20 мая

Мирабелла мертва.

Не могу больше писать.

23 мая

Будь проклято это перо! Будь проклята эта привычка!

24 мая

Восемь дней назад (всего восемь дней ) Мирабелла была еще жива. Я сидел и просил милостыню, впервые в жизни радуясь и строя планы на предстоящую ночь. Я не поднял голову, даже когда кто-то уставился на меня. Я решил, что это домохозяин или австрийские вояки. Хотя мое лицо скрывал капюшон, малейшее движение могло привлечь внимание, и меня бы прогнали. Наконец человек ушел прочь.

Уже совсем стемнело и улицы опустели, когда я собрал достаточно денег, сходил на Пьяццетту за покупками и вернулся в звонницу. Я тотчас позвал к себе Мирабеллу. Она улыбнулась и примостилась у меня на руках. Я достал из кармана бусы и протянул ей, внезапно застеснявшись их дешевизны. Но само ее лицо засияло, как драгоценность! Она так расцвела, словно эта безделица была ее первым и единственным подарком. Мирабелла тотчас надела бусы: цепочка с маленькими шариками плотно облегала шею, точно ворот. Мирабелла слегка мотнула головой, и бусины зазвенели, словно бубенцы, затем она подставила мне шею для поцелуя. Я крепко прижал Мирабеллу к себе и увлек на наше ложе.

Мне хотелось раствориться в ней, забыв о своем мрачном уродстве.

Я поминутно себя одергивал, сознавая, что еще не умею отличать страсть от насилия. Она была пташкой, которую легко спугнуть, а еще легче раздавить. Я решил внимательно следить за ее реакцией.

Я осторожно принялся ее ласкать. С мучительной медлительностью я целовал и одновременно раздевал ее. Наконец косынка, юбка и блузка, туфли, чулки и нижняя юбка были на полу. На ней осталась лишь сорочка — когда-то кружевная, а теперь изношенная до дыр. Мирабелла потупилась, и я уж подумал, что мои назойливые прикосновения насторожили ее. Но едва я остановился на пару секунд, как она посмотрела мне в глаза, кивнула, притянула к себе мое лицо и поцеловала.

Снаружи послышался грубый крик, и дверь распахнулась.

— Вот он! Вот ваш дезертир!

Уолтон .

Из-за спины у него выскочило полдюжины австрийских солдат с шашками наголо. Я сразу понял, что черной тенью из моего кошмара был Уолтон.

Мирабелла попыталась встать. Наверное, она не поняла слова «дезертир» и решила, что ее богатые похитители прислали за ней солдат.

— Изнасилование! — завопил Уолтон.

Австрийский капитан — тот самый, что оскорбил Лучио, — выхватил пистолет.

— Отпусти женщину, — скомандовал он, но, присмотревшись ко мне, скривился. — Это не мой солдат, — сказал он Уолтону, а затем мне: — Кто ты такой?

— Лучше спросите: что ты такое? — Глаза его затуманились: десятилетняя погоня наконец-то подходила к концу.

Я встал. Капитан в изумлении открыл рот. Солдат схватил Мирабеллу и оттащил ее в сторону. Она била его по лицу, пытаясь освободиться.

На один страшный миг отчаянные телодвижения Мирабеллы отвлекли капитана, и он повернулся к ней. Мирабелла вырвалась из рук солдата и вернулась под мою защиту. Уолтон вышел из оцепенения, выхватил у капитана пистолет, прицелился в меня и выстрелил…

Бездыханная Мирабелла упала в мои объятья.

Застыв от ужаса, капитан уставился на ее тело. Уолтон выскочил вперед, бешено жестикулируя.

— Взять его! — заорал он. — Вы не представляете, на что он способен!

— Женщина…

— Женщина мертва! И если они были вместе, она заслуживала смерти!

Его жестокие слова побудили меня к действию. Я кинулся на него, не выпуская из рук Мирабеллу. Решив, что я собираюсь удрать вместе с ее телом, капитан завопил:

— Не дайте ему уйти!

Его люди мигом окружили меня, перекрыв путь к выходу и туда, где стоял Уолтон. Я положил Мирабеллу на пол и с криком вступил в бой.

Нечасто я с такой радостью предавался жестокости: я ослеп, онемел и оглох от нее. В ту ночь у людей не осталось лиц: лишь глаза, которые следовало выдавливать, и кости, которые нужно было ломать, дабы прорваться к Уолтону. Он оробел и спрятался за стеной окровавленной плоти, а затем, поняв, что в руки я не дамся, тихонько скрылся.

Пока я пишу это, перед моим мысленным взором мелькают лица: брат Франкенштейна, его друг, невеста, он сам, изнуренный роковым недугом; безымянные лица тех, кто, подобно австрийским солдатам, невольно встал на пути моей ярости. И даже сотни тел, ставших частью моего тела, громко предъявляют мне обвинение: «Ты — мертвец».

И вот теперь Мирабелла. Я избит и покрыт синяками, но руки мои обагрены ее кровью.