Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра

— Нет, сударыня, я поляк, — ответил я, — но мне не чужд благородный язык детей Кастилии.

Знакомство завязалось. Равно как и беседа, оживленная и изысканная, ибо и она любила стиль слегка цветистый, богатый искусством слова, я же тем паче, очарованный ее обликом, подбирал выражения красочные, как порхающие мотыльки.

Донья Инес де Торре Орпега, родом из Эстремадуры, уже несколько лет как овдовела. Бо, льшую часть года она проводила в Мадриде у старшей своей сестры и ее мужа, придворного сановника, и лишь на летние месяцы наезжала к родственникам в Венецию. О Польше и поляках она почти ничего не знала и жадно слушала мой рассказ. Спустя полчаса мы покинули картинную галерею и вышли на бульвар Fonda-menta Pesaro уже хорошими знакомыми.

— И куда вы теперь направляетесь? — поинтересовалась она. — Для обеда пора еще ранняя, зато самая подходящая для второго завтрака. Если вы не против, можем позавтракать вместе в каком-нибудь из ресторанов с видом на Ponte Rialto. Люблю смотреть на него в утренние часы.

Я пришел в восторг и тотчас предложил:

— Тогда лучше «Corvo Nero» нам не найти. Это рядом с пристанью для vaporetto.

— Прекрасно. Тогда дайте мне вашу руку и пойдемте к гондоле.

Я удивленно огляделся.

— Но я пока ни одной не вижу. Придется немного подождать.

В ответ она рассмеялась серебристым смехом.

— Мой Беппо долго ждать себя не заставит. Ручаюсь, уже узнал меня по голосу и спешит к нам на своей «Rondinella».

И в самом деле, из-за угла бульвара показался нос «Ласточки»: припав черным своим подбрюшьем к водам канала, разделяющего дворец Pesaro и Corner della Regina, она на мгновение замерла, выжидая лишь знака.

— Беппо Гуальчони, мой придворный gondoliere, — представила она своего лодочника с миной наполовину серьезной, наполовину buffo, — старый, давнишний слуга дома Раморено, моих родственников.

И мы сели в лодку.

Гондола доньи Инес была как игрушка. Легкая, изящная, резвая как юла, с красивым резным носом в форме лебединой шеи, покачивалась она на волнах, словно колыбель для королевского инфанта. Прислонясь спиной к подушкам сидений, обитых темно-зеленым плюшем, под укрытием низко нависающего, украшенного золотыми кистями балдахина, который зовется здесь felze, плыли мы, казалось, в бесконечность, завороженные ритмичными всплесками весла.

Развеялась бесследно кисея дымки, и под бирюзовым небесным шатром открылась волшебно-красочная панорама Canal Grande.

Доминировали в ней три цвета: черный, как агат, исходил от воды, белый — от зданий и оранжевый — от жалюзи и спущенных штор. Сочетание трех этих цветов, счастливо соединенных естественным отбором, было как звук единственный и непреложный, как таинственное отражение души этого города, укрытой в непроницаемых глубинах. И все вокруг было пронизано этим изначальным, самосущим тоном, мириадами вибраций одной-единственной струны, золотым монокордом, имя которому — Венеция.

Сонным видением проплывали мимо нашей ладьи шедевры венецианской архитектуры, ажурные дворцы и здания, почти каждый из которых мог похвалиться тем, что к нему прикасался резец или кисть великого художника. Июльское солнце золотило медью и киноварью надменные аристократические фасады и фронтоны, пронизывало все аркады и колоннады, насыщенные вековечным сумраком, пылко ласкало зеленые оазисы садовых террас и виноградом увитых лоджий.

Мы проплыли мимо дворца Ca d’Oro, самого пышного готического строения Республики, мимо Segredo, Michiel della Colonne и Morosini и оказались на линии Рыбного рынка. Запах водной живности, долетающий из глубины торгового зала, окутал нас густыми испарениями. Peschiera была переполнена в эти утренние часы говором и гулом.

Донья Инес прикрыла нос платочком и, вдыхая аромат духов, поглядела на меня с улыбкой. Гондола поднялась уже к Овощной пристани. Утомленные оргией света, глаза наши с облегчением отдыхали на зелени белокочанной и цветной капусты, сельдерея, петрушки и морковной ботвы.

— Какой контраст между этой прозаической, хотя и бодрящей картиной и рафинированной красотой дворцов, — заметила донья де Орпега.

— Вы правы, — согласился я, — и меня это поражает всякий раз, когда приходится проплывать мимо Erberia. Что поделать, иначе и быть не может; невозможно жить одним лишь созерцанием красоты. Более того, сдается мне, в таком вот смешении прозы жизни с поэзией искусства и древности и кроется очарование удивительного этого города.

Она склонила голову, соглашаясь.

Впереди, уже совсем близко, растопырился серый, покрытый патиной мост Rialto. Несколькими ловкими взмахами весла Беппо направил лодку к противоположному берегу, и она, скользнув левым своим бортом мимо Fondaco dei Tedeschi, подплыла под арку моста. Через минуту я уже выскочил из гондолы на плесневелые от воды ступени набережной и подал руку Инес.