Дэвид Кейс - Таящийся ужас 2

Смыв в одном из чанов следы крови, Джонс подобрал себе наиболее прозаический, и хотя бы отдаленно подходивший по размеру наряд из тех, что висели на костюмерных крюках. Осмотрев выходившую во двор дверь, он обнаружил, что та запирается на пружинный замок, и для того, чтобы ее отпереть изнутри, ключ не нужен. Связку с ключами он, однако, оставил при себе на тот случай, если придется вернуться сюда позже — теперь уже с подмогой, поскольку не сомневался, что без вмешательства психиатра не обойтись. Телефона в музее не было, однако его можно было найти в одном из близлежащих и круглосуточно работающих ресторанов или в какой-нибудь аптеке. Он уже было открыл дверь, когда из-за спины полился поток омерзительной брани. Обернувшись, он увидел, что Роджерс, все видимые увечья которого ограничивались лишь одной глубокой царапиной на левой щеке, наконец пришел в себя:

— Дурак! Отродье всех священных чудовищ! Сукин сын, воющий в водовороте Азатота! Ты мог стать священным и обрести бессмертие, а вместо этого предаешь Его и Его жреца. Берегись, ибо Оно голодно! На твоем месте должен был находиться Орабона, но этот проклятый, предательский зверь готов отвернуться и от меня, и от Него . Я же решил сначала оказать эту честь тебе. Но теперь берегитесь оба! Йа-йа! Отмщение близко! Знаешь ли ты, каким образом мог обрести бессмертие? Посмотри на эту печь — в ней уже сейчас можно развести огонь, а чан наполнен воском. Я поступил бы с тобой так же, как и с остальными, некогда живыми формами. Хей! Ты, который утверждал, что все мои фигуры искусственные, должен был сам стать восковой фигурой! Печь была наготове. Когда Оно насытилось бы, а ты стал как та собака, что я показывал, я бы превратил твое иссохшее, обескровленное тело в бессмертный экспонат! Воск сделал бы его таким. Разве не ты говорил, что я великий художник? Воск в каждой поре, на каждом квадратном дюйме твоей кожи, йа-йа! А после этого весь мир взирал бы на твою изувеченную тушу и задавался вопросом, как я мог сотворить подобный образ. Хей! Следующий был бы Орабона, за ним — все остальные, и тогда бы моя восковая семья существенно пополнилась бы! Собака! Неужели ты действительно думаешь, что я создал все свои куклы? А почему бы не сказать — сохранил? Теперь ты знаешь, в каких неведомых местах я побывал и какие загадочные находки привез оттуда. Трус, ты даже, не можешь представить себе размеры того чудовища, шкуру которого я нацепил, чтобы испугать тебя. Один лишь вид этого существа или хотя бы представление его в своем сознании тут же на месте заставило бы тебя испустить дух от страха, йа-йа! Оно голодно и жаждет крови, а кровь — это жизнь.

Роджерс прислонился к стене и, опутанный веревками, стал раскачиваться из стороны в сторону:

— Послушай, Джонс, если я отпущу тебя, согласишься ты сделать то же самое — отпустить меня? О Нем должен заботиться верховный жрец. Чтобы сохранить Его жизнь, хватит и одного Орабоны, а когда с ним будет покончено, я выставлю его восковые останки на обозрение всему свету. На его месте мог бы оказаться ты, но тебе было угодно отвергнуть эту честь. Больше я не стану тебя беспокоить. Отпусти меня — и я соглашусь разделить с тобой власть, которой Оно наделит меня. Йа-йа! Великий Ран-Тегот! Отпусти меня! Отпусти меня! Оно голодает там, за дверью, и если, умрет, Старики никогда не смогут вернуться. Хей-хей! Отпусти меня!

Взгляд хозяина музея уперся в запертую дверь, и он, неотрывно глядя на нее, стал биться головой о кирпичную стену, колотить в нее связанными ногами. Джонс побоялся, что он может серьезно пораниться, и приблизился, чтобы привязать Роджерса к какому-нибудь неподвижному предмету. Но пленник, извиваясь, отполз подальше и издал серию неистовых завываний, ужасный тембр которых не имел ничего общего с человеческими звуками, а громкость была почти невыносима. Казалось невероятным, чтобы человеческое горло было способно породить звуки подобной силы и пронзительности, и Джонс подумал, что если подобное продлится еще некоторое время, то отпадет необходимость специально звать кого-то на подмогу. Вскоре сюда обязательно заявится констебль, благо в этом застроенном складами пустынном районе люди практически не жили.

Между тем из глотки безумца продолжали вылетать бессмысленные для Джонса, неведомые ему звуки и слова, среди которых можно было разобрать лишь упоминавшиеся ранее вроде «Цтулху» и «Ран-Тегот».

Туго спеленатое безумное создание начало извиваться по грязному полу, медленно подползая к запертой двери, а достигнув ее, стало, с силой биться о нее головой. Джонсу была омерзительна сама мысль о том, что пленника придется связать еще крепче, тем более что он и сам все еще никак не мог собраться с силами после недавней драки. Ожесточенное сопротивление противника стало действовать ему на нервы, и он почувствовал, что его снова захлестывает та же безымянная тревога, которую он ощущал в темноте. Все связанное с Роджерсом и его музеем было столь дьявольски ненормальным, навевающим мысли о черном, гнетущем безбрежии потусторонней жизни! Ему было отвратительно осознавать, что рядом где-то в темноте помещения за запертой деревянной дверью в этот самый момент таится восковое изображение дьявола, слепленное руками безумного гения.