Дэвид Зельцер - Омен. Знамение.

Торн нащупал кнопку селектора и нажал ее.

– Я запер дверь, мистер Торн, – сказал священник.

Торн напрягся, его испугал тон священника.

– Да? – раздался в селекторе голос секретаря.

– Пришлите охрану, – ответил Торн.

– Что случилось, сэр?

– Я умоляю вас, синьор, – воскликнул священник, – послушайте, что я вам скажу.

– Сэр? – повторила секретарша.

– Я был в госпитале, мистер Торн, – сказал священник, – в ту ночь, когда родился ваш сын.

Торн застыл. Он не мог отвести взгляда от отца Тассоне.

– Я был… акушером, – сказал священник запинающимся голосом. – Я… был… свидетелем рождения.

Опять послышался голос секретаря, на этот раз в нем звучало беспокойство.

– Мистер Торн? – спросила она. – Извините, я не расслышала вас.

– Ничего, – ответил Торн. – Просто… будьте на месте.

Он отпустил кнопку, с ужасом глядя на священника.

– Я умоляю вас… – произнес Тассоне, едва сдерживая слезы.

– Что вам угодно?

– Спасти вас, мистер Торн. Чтобы Христос простил меня.

– Что вам известно о моем сыне?

– Все.

– Что вам известно? – строго переспросил Торн.

Священник задрожал, в голосе его чувствовалось крайнее волнение.

– Я видел его мать, – ответил он.

– Вы видели мою жену?

– Его МАТЬ, мистер Торн!

Лицо Торна стало жестким.

– Это шантаж? – тихо спросил он.

– Нет, сэр.

– Тогда что вы хотите?

– РАССКАЗАТЬ вам, сэр.

– Что рассказать?

– Его мать, сэр…

– Продолжайте, что там насчет его матери?

– Его матерью, сэр… была самка шакала! – Священник застонал. – Он родился от шакала. Я сам это видел!

Послышался треск, и дверь распахнулась. В кабинет ворвался солдат, за ним помощники Торна и секретарь. Торн сидел, не шевелясь, мертвенно-бледный. По лицу священника катились слезы.

– Здесь что-нибудь произошло, сэр? – спросил солдат.

– У вас был странный голос, – добавила секретарь. – А дверь оказалась запертой.

– Я хочу, чтобы этого человека выпроводили отсюда, – сказал Торн. – А если он когда-нибудь снова появится, посадите его в тюрьму.

Никто не шевельнулся. Солдат не знал, что ему делать со священником. Тассоне медленно повернулся и пошел к двери. Здесь он оглянулся на Торна.

– Уверуйте в Христа. Каждый день пейте кровь Христову, – грустно прошептал он и вышел.

– Что он хотел? – спросил один из помощников.

– Не знаю, – тихо ответил Торн, глядя вслед священнику. – Он сумасшедший.

На улице рядом с посольством Габер Дженнингс прислонился к автомобилю и проверял запасной фотоаппарат, отложив разбитый в сторону. Он увидел, как солдат сопровождает священника из посольства, и сделал пару снимков. Солдат заметил Дженнингса и подошел поближе, недовольно глядя на него.

– Вам недостаточно хлопот с этой штукой? – спросил он, указывая на аппарат.

– Хлопот? Их никогда не бывает достаточно, – улыбнулся Дженнингс, еще раз сфотографировав маленького священника, прежде чем тот исчез вдали…

Поздно вечером Дженнингс сидел в своей темной комнатке и разглядывал фотографии. Чтобы убедиться в исправности запасной камеры, он сделал тридцать шесть снимков с разной диафрагмой и выдержкой, и три из них вышли неудачными. Это был тот же дефект, что и несколько месяцев назад, когда он снимал няню на дне рождения в поместье Торнов. Теперь нечто похожее было на снимках со священником. Опять создавалось впечатление, что повреждена эмульсия, но теперь это было не на одном снимке. Брак задевал два негатива, потом шли два хороших кадра, потом опять точно такой же брак. Самым поразительным, однако, было то, что брак, казалось, преследовал определенного человека: странное мутное пятно зависло над головой священника.

Дженнингс вынул из проявителя пять фотографий и принялся рассматривать их вблизи. Два снимка священника с солдатом, два снимка солдата крупным планом и еще один, с удаляющимся священником. На последнем снимке пятно стало меньше, в соответствии с размерами самого священника. Как и раньше, этот брак напоминал какое-то свечение, но в отличие от пятна на снимке с няней оно было продолговатой формы и зависло над священником. Пятно походило на призрачное копье, готовое вот-вот пригвоздить священника к земле.

Дженнингс достал опиум и погрузился в размышления. В свое время он вычитал, что эмульсия фотопленки очень чувствительна к сильному теплу, так же, как и к свету.

Возможно, тепло, которое вырабатывается при чрезмерном волнении, прорывается через человеческое тело, и его можно заснять на пленку рядом с человеком, находящимся в состоянии сильного стресса.