Составитель Сергей Чекмаев - Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову

– Что за умруны такие?

– Хрен его знает. Это бабка так говорит. – Кобяков замолкает, достает «беломорину» и с чувством добавляет: – Дура!

Заворачиваем во двор. Высокие тополя качают ветвями–саблями с едва проклюнувшимися листочками. Пахнет стираным бельем, оттаявшей землей и борщом. Наверняка сейчас за окнами кухонь хозяйки варят, парят, жарят, готовя праздничные обеды. Эх, и угораздило же меня с этой командировкой…

Терентиха, щупленькая старушка в вытертой бархатной безрукавке и цветастом платке, сидит на скамейке у подъезда, сложив на крупных коленках морщинистые руки.

– Ну что, бабка, – зычно, начальственным голосом спрашивает Кобяков, – заходила? Чего там?

– Ой, милок, не заходила. Боюся я. – Старуха острыми глазками ощупывает меня, пытаясь понять, что за человека привел участковый, и повторяет: – Боюся…

– Бабушка, – стараюсь говорить как можно вежливее, – а что за умруны? Откуда вообще такое слово?

– От прабабки, милок, – с готовностью отвечает Терентиха. – Она, царствие ей небесное, всегда говорила: как анчихрист явится, из могил умруны подымутся и зачнут люд хрещеный поедом жрать.

Кобяков морщится:

– Так ты что же, бабка, решила, что явился твой антихрист?

– А как же, – старуха важничает. – Ясное дело, что явился. Умруны же полезли, вона как колотятся. Вы уж, милки, их угомоните, а?

– Угомоним, – киваю я, остро ощущая весь идиотизм происходящего. Наверняка в подполе у Терентихи окажется либо какой–нибудь проспавшийся алкаш, либо вообще собака, которую склерозная старуха сама накануне заперла там. Дурак участковый не решился проверить в одиночку, а я лишь попусту теряю время.

Входим в пропахший кошками темный подъезд. Старуха большим ключом отпирает дверь. В нос бьет жуткое амбре из смеси запахов нафталина, валерьянки, тряпичной кислятины и мочи. И еще я слышу звуки, мерзкие шкрябающие звуки, идущие из кухни.

Иду первым. Кобяков держится за мной. Краем глаза замечаю, что по лицу участкового течет пот. Надо же, какие пугливые милиционеры в Средневолжске!

Посреди загаженной кухни стоит пыльный коричневый сундук. Он то и дело вздрагивает от ударов снизу.

– Давай, – говорю Кобякову и берусь за ручку.

Вдвоем мы отодвигаем тяжеленный – камни в нем хранит Терентиха, что ли? – сундук в сторону. Крышка подпола закрыта деревянной вертушкой. Я наклоняюсь, поворачиваю ее – и тут крышка со страшной силой бьет меня по ногам. Кулем валюсь в угол.

Вообще–то я обычно сдержан на язык, но тут матерюсь безо всякого стеснения – что за хрень?!

А из подпола, неуклюже размахивая руками, лезут какие–то темные фигуры – одна, вторая, третья… Сильный запах свежей земли перебивает квартирные ароматы Терентихи. Старуха тоненько визжит. Кобяков что–то орет, пытаясь выскочить из кухни, но один из покинувших подполье людей хватает его за ногу.

Я поднимаюсь. Я зол. Сейчас вся эта бичва получит по первое число! Да и старухе достанется. Устроила, понимаешь, притон…

Мысли мои обрываются, сердце ухает в пятки. Я вижу лица тех, кто вылез из подпола. Это – не люди. Коричневая, серая, в пятнах, струпьях, язвах, кожа. Мутные, ввалившиеся глаза, распяленные немым криком рты, из которых течет бурая жижа. Умруны…

Ко мне тянутся скрюченные пальцы с длинными черными ногтями. Кобяков падает. Одновременно с этим затихает старуха – в нее вцепились и рвут на части. Кровь брызжет на пол, на газовую плиту, на открытую крышку подпола.

– По–омо–огите!! – в отчаянии вскрикивает Кобяков – и захлебывается, колотя каблуками в стену.

На меня бросаются двое. Я уже практически ничего не соображаю – голова отказывается мыслить, слишком невероятно и жутко все происходящее. Наверное, если бы я попытался пробиться к двери, меня ожидал бы тот же конец, что и старуху с участковым. Но тело срабатывает на автомате, отыскивая кратчайший путь к спасению – через окно, благо Терентиха живет на первом этаже.

Табуреткой выбиваю раму, сигаю в проем, проламываюсь через кусты и, только ощутив под ногами асфальт, понимаю, что спасся…

3

Бегу по Советской. Сердце барабаном стучит в ушах. Только что на моих глазах какие–то люди, скорее всего, беглые уголовники, убили милиционера. Убили зверски, как убивают дикие звери.

Я ничего не понимаю. Мне страшно. Кровь на стенах квартиры Терентихи, труп старухи, через который я перешагнул, а главное – оторванная голова Кобякова и алые струи, бьющие из обрубка шеи – все это никак не вяжется с весенним умиротворенным днем, с умытой улицей, с флагами, с по–прежнему доносящимися с площади радостными криками демонстрантов.