Ганс Эверс: Любовь?

Тут раздался звонок. Вернулась фрау Клара. Сегодня она осталась с нами. И я гипнотизировал Паломиту все снова и снова — она была чудным медиумом. Она немедленно исполняла всякий приказ: декламировала, пела, играла — с ней можно было бы прекрасно выступать на сцене. Фрау Клара была в восторге...

На следующий день я пришел снова, и когда мы остались вдвоем — легкий нажим руки — «спи, милая!» — и она откинулась назад, заснула. Для меня это было неизвестным, неописуемо сладким чувством — держать ее спящую на руках.

Бездыханно, неподвижно лежала она. Я целовал ее локоны, ее глаза, губы, руки. И затем — о, я едва ли сознавал, что делаю! — я расстегнул ее платье и покрыл поцелуями ее белые груди.

И каждый день с тех пор я усыплял ее, если только мы оставались одни — каждый день.

Двадцать четвертого июня солнце так палило в небе, так палило. И в этот день моя кровь пульсировала и кипела как никогда. Я пришел к Паломите. Фрау Клара ушла, и она уснула на моих руках. Тогда произошло это. Я раздел ее, снял юбку и сорочку, я снял с нее все. Она не шевельнулась. И тогда я лишил ее невинности...

Она не сопротивлялась, ее глаза были закрыты. Только один слабый вскрик вышел из ее уст. Крик смертельно раненой лани, которую моя пуля настигла некогда на охоте в Красном бору.

С тех пор я редко видел Паломиту бодрствующей. Как только я приходил к ней, я усыплял ее. Двумя днями позднее я приказал ей:

— Ты слышишь меня, милая? Я хочу, чтобы сегодня ночью ты пустила меня к себе. Тебе нужно добиться, чтобы ключ от дома оказался в твоих руках до того, как ты уйдешь в свою спальню. Ты слышишь? — Сегодня ночью ты возьмешь ключ, привяжешь его на длинный шнур и спустишь в окно. Двери оставишь незапертыми. Оставь также свет в своей спальне, чтобы я видел, что ты ждешь меня. Ты слышишь, что я тебе говорю? Ты — все — это — должна — сделать!

Паломита дрожала, ее влажное тело трепетало в моих руках.

— Ты меня слышала? Ты сделаешь это?

Ее «да» казалось вынужденным.

Но я не придал этому значения. Около двенадцати часов я поспешил на Шлоссенштрассе. Я взглянул вверх — ее окна были освещены. Я перелез через решетку, перепрыгнул через палисадник. Из окна ее спальни свешивался ключ. Я рванул шнурок вниз, открыл дверь дома, поспешно поднялся на второй этаж. Дверь ее комнаты была не заперта, она сидела полуодетая на кровати.

Ее взгляд был странен: испуган и недоверчив сразу. Казалось, она видит грезы с открытыми глазами.

И словно для того, чтобы удержать сновидение, она закрыла глаза. Я быстро приблизился к ней, одно слово, одно дуновение уст: она спала.

Я же держал ее в моих руках, держал всю эту незабываемую ночь.

И следующую ночь, и ночь, следующую за следующей — тоже. И так одиннадцать баснословных, сказочных ночей...

Десятого августа она должна была уехать. Она должна была в Баден-Бадене встретить своих дядю и тетку, а затем вернуться вместе с ними. Оттуда — Геную, а из Генуи — на родину на «Альстере». Она не хотела, чтобы я проводил ее до Баден-Бадена, где она должна была провести еще два дня. Поэтому просил, умолял ее вернуться оттуда еще на один день, хотя бы на пару часов. Наконец, я внушил ей это во время гипноза. Она обещала мне.

О, как я боялся перед ее отъездом! Затем я остался один, один на один с самим собой, с моими ужасными мыслями!

Почти до семи утра я был у них. Затем я поспешил домой, принял ванну и переоделся. Она поехала около девяти часов, я провожал ее на вокзале с цветами.

— До скорого свидания завтра вечером! — кричала она.

Вот она уехала. Я попрощался с окружным судьей, его женой, слонялся по улицам.

И только тут началось это. Оно стесняло мне грудную клетку, сжимало мне горло. Обжигающими пальцами оно проникало мне в мозг, так что глаза мои пылали в глазницах. Оно пытало и мучило меня несказанно.

— Мой Бог! Мой Бог!

Я пытался успокоиться. Ну подумай только: ты — совесть!

Но ничего не получалось.

Мне необходимо было найти кого-нибудь, кто смог бы защитить меня от самого себя. Я вскочил на первые попавшиеся дрожки и поехал к Чарльзу.

Приятель был дома, слава Богу! — он еще лежал постели, я сел на ее край.

— Эх, милый, — окликнул он меня, — да ты выглядишь чертовски жалко! Что случилось?

— Я расскажу тебе все, мой друг, расскажу все! Ты ведь знаешь, что я люблю ее?

— Кого именно?

— Дурачина! — Паломиту!

— Хм... да, похоже на то!

— И ты ведь знаешь, что она меня любит?

— Хм... да, вполне возможно!