Густав Майринк - Кардинал Напеллус

Еще в ту же самую ночь передо мною явилось видение: кардинал Напеллус, державший в руке, словно зажженную свечу, голубой лютик с пятилепестковыми цветами. Он походил лицом на труп лишь в глазах сверкала неразрушимая жизнь.

Мне казалось, что я вижу свое собственное лицо – так велико было сходство; и с невольным страхом я ощупал его, словно человек с оторванною взрывом рукой, ощупывающий свою рану.

Затем я прокрался в трапезную и, в порыве дикой ненависти, взломал раку, в которой хранились останки святого, желая уничтожить их.

Но там я нашел только глобус, который стоит вон здесь в нише".

Радшпиллер встал, достал глобус, поставил его перед нами на стол и продолжил свой рассказ:

Я взял его с собою при моем бегстве из монастыря, желая затем разбить его и тем самым уничтожить единственную вещь, оставшуюся после основателя этой секты.

Но затем я рассудил, что выкажу больше презрения, если продам эту реликвию и подарю вырученные деньги гулящей девке. Так я и сделал при первой же возможности.

С тех пор прошло много лет, но я не терял ни единой минуты, все время разыскивая невидимые корни травы, из-за которой страдает человечество, стараясь вырвать их из моего сердца. Я сказал уже прежде, что с начала моего просветления на моем пути совершалось одно «чудо» за другим, но я остался тверд: никакой блуждающий огонек не мог более заманить меня в болото.

Когда я начал собирать старинные вещи – все, что вы видите в этой комнате, относится к тому времени – то мне попались также имевшие отношение к таинственным обрядам гностического происхождения и эпохе кализаров; даже кольцо с сапфиром вот на этом пальце – к моему удивлению, украшенное в качестве герба, голубым лютиком – эмблемою голубых монахов – оно попало мне случайно в руки, когда я рылся в коробе разносчика: я, однако, от этого не был взволнован ни на одно мгновенье. А когда, однажды, один из моих друзей прислал мне на дом в качестве подарка этот глобус – тот самый, который я похитил из монастыря и продал, реликвию кардинала Напеллуса – то я громко рассмеялся, узнав его, над детскими угрозами бестолковой судьбы.

Сюда, наверх ко мне, в ясный и чистый горный воздух не может более проникнуть яд веры и надежды, на этих высотах не может расцвести голубой лютик. На мне, в новом смысле, оправдалось изречение: «Кто хочет исследовать глубину, тот должен взойти на вершину».

Вот почему я никогда не схожу вниз, в долину. Я выздоровел; и если бы на меня обрушились чудеса всех ангельских миров, то я бы отбросил их от себя как презренный сор. Пусть лютик остается ядовитым лекарством для болеющих сердец и слабых в долинах – я буду жить здесь наверху и умру лицом к лицу с алмазно-крепким закалом неизменных, необходимых велений природы, которые не в силах побороть никакие дьявольские чары. Я буду измерять моим лотом глубину, без цели, без желаний, радуясь словно дитя, довольствующееся игрою и еще не зараженное ложью о том, что жизнь будто бы имеет более глубокий смысл – буду измерять и измерять – а когда я добираюсь до дна, то в моей душе раздается торжествующий клич: везде я касаюсь земли – все той же земли – гордой земли, которая хладно отбрасывает в мировое пространство лицемерный свет солнца, земли, которая остается верна себе самой внутри и снаружи, как этот глобус, последнее жалкое наследие великого кардинала Напеллуса, остается глупым деревянным шаром извне и внутри.

И каждый раз пасть озера вещает мне: на земной коре вырастают, взлелеянные солнцем, отвратительные яды, но ее глубь – пропасти и бездны – свободны от них и глубина чиста".

На лице Радшпиллера появились от возбуждения лихорадочно яркие пятна и его красочная речь стала прерываться; страшная ненависть прорвалась наружу.

«Если бы я мог выразить пожелание», – он сжал кулаки, – "то сказал бы, что хочу измерить лотом землю до ее центра, чтобы иметь возможность воскликнуть: «Смотри, смотри – везде земля – земля и ничего больше!»

Мы изумленно поглядели друг на друга, так как он внезапно замолчал и затем подошел к окну.

Ботаник Ешквид вынул лупу, нагнулся над глобусом и громко сказал, желая рассеять тягостное впечатление, произведенное на нас последними остовами Радшпиллера: «Эта реликвия – подделка; она относится к нашему времени – пять частей света» – он указал на Америку – «ведь на глобусе они обозначены полностью».

Хотя эта фраза носила такой отрезвляющий и повседневный характер, но она все же не могла рассеять подавленного настроения, начавшего овладевать нами без всякой разумной причины и превращавшегося постепенно в чувство гнетущего страха.