Людвиг Павельчик - Узница

– Решено! Я остаюсь, а Вы можете отправляться назад и спасибо Вам большое за то, что проводили.

Я полез в карман и, вынув оттуда купюру в пять евро, протянул ее Карелу. Тот помялся немного, но все же взял бело-зеленый хрустящий листочек и сунул его куда-то в рукав.

– Как хотите, но я бы на Вашем месте ушел отсюда.

Мало по малу меня начинало одолевать любопытство. Как человек, охочий до всякого рода таинственных историй, я ощутил во рту привкус сказки и решил, что не отпущу аборигена без подробного рассказа о том, что же вызывает его опасения.

– Ну, так просветите меня, Карел! Что ж такого в этом месте, что Вы так стремитесь покинуть его?

Тот вздохнул и, помолчав немного, ответил:

– Оглянитесь назад. Ничего не видите у себя за спиной?

Я тут же подскочил, ожидая почему-то появления какого-то мерзкого или опасного животного, но ничего в сгущающейся тьме не увидел.

– Вы разыгрываете меня, Карел?

– Отнюдь. Вглядитесь повнимательней в лесную чащу! Ничего там не видите?

Только тут я заметил, что в одном месте, неподалеку, деревья растут не так густо, как обычно, и между ними что-то проглядывает. Присмотревшись, я понял, что это – останки довольно большого дома, не то рассыпавшегося от старости, не то по какой-то причине разрушенного. Лишь несколько нижних бревен еще держались одно на одном, все остальные же были разбросаны вокруг, среди прочей трухи, густо поросшей могучей крапивой.

– Тут, похоже, был дом?

– Был. Но давно уж разрушен, как изволите видеть. Хочется надеяться, что то, из-за чего это сделали, не затаилось где-нибудь в этих развалинах.

При этих словах Карел вздрогнул всем телом и зашагал прочь с опушки, не реагируя на мои просьбы подождать. Я догнал его уже метров за двести от странных руин и, выразив удивление по поводу его бегства, спросил, в чем дело. Он долго молчал, затем сказал:

– Я никогда не хожу туда. Никто не ходит. Всему этому много лет, но память – злая штука. Лучше будет, если мы просто оставим все как есть и не будем ворошить прошлое, чтобы не накликать беды… Но оттуда, черт возьми, Мостовую Башню и вправду видно лучше всего, и я лишь хотел быть любезным.

– Послушайте, Карел, так нельзя. Вы распалили мое любопытство, а теперь отказываетесь удовлетворить его! Ведь речь, насколько я понимаю, идет просто о старой сказке…

– Сказке?!

– Расскажите!

Он снова замолчал, потом постепенно пошел на попятную:

– Мои немецкий и русский не столь хороши, чтобы что-либо внятно рассказывать, а Ваши знания чешского, насколько я могу судить, и вовсе плачевны…

– Рассказывайте медленно на всех ведомых Вам языках. Постараемся понять друг друга.

Карел вновь вздохнул и предложил присесть на скамейку в парке, к которому мы подошли за беседой. Там он вынул из кармана пачку сигарет и не спеша закурил. Из рассказанного им в ту ночь я постарался слепить нечто вразумительное, но, клянусь вам, не исказил ни одной мелочи и не добавил красок! Итак…

…Ночь не страшна. Она приносит спокойствие, прохладу и свежесть: когда пыль, поднятая колесами экипажей и лошадиными копытами, уляжется, крики баб и заполошных, не знающих отдыха ребятишек умолкнут, и воздух, напоенный запахами леса и разнотравья да нежной музыкой говорливой Мис, через приоткрытое окно проникнет в комнату. Жара майского дня уйдет, и приятный холодок заставит натянуть одеяло до подбородка. На белоснежную наволочку ляжет мягкий лунный луч и пляшущие в нем резвые пылинки будут щекотать ноздри мальчика, вынуждая его смешно морщить нос и сонно улыбаться. Лунный луч так ярок, что в его свете видны даже голубые венки на висках и шее ребенка, а торчащее из-под одеяла худое, белое плечо с родинкой над ключицей наполнит ваше сердце необъяснимой жалостью к этому тонкому, прозрачному созданию. Если, конечно, у вас есть такое сердце.

Мальчику восемь лет и его звать Липка. Никто-никто не знает, почему его так звать, да и сам он уже этого не знает. Такое прозвище дала ему мама, давно, когда он двухлетним малышом бегал по ярко-зеленой лужайке внутреннего дворика, часто спотыкаясь, падая и хныча. Тогда папа еще умел смеяться и носил форму, тогда сама мама еще была… настоящей. Такой он и помнил ее – красивой, веселой и доброй, с собранными на затылке волосами и мягкими, ласковыми руками, чьи прикосновения так успокаивали и ободряли маленького Липку. Она пела ему протяжные народные песни, и от нее всегда пахло корицей и свежеиспеченной сдобой. Она даже хотела родить Липке братишку, но…