Дэниел Истерман - Имя Зверя

— До сих пор она вполне неплохо обходились без нас.

— У нее не было выбора. Майкл, она всего лишь маленькая девочка — одинокая и испуганная. Поверь мне, она вернется.

Они медленно направились назад, не вспоминая о том, что вновь соединило их. Любовь была такой хрупкой, она не могла держаться на страсти, проснувшейся на холодной зимней улице.

— Как ты думаешь, ты сможешь найти вход в канализацию? — спросила Айше.

Майкл кивнул:

— Думаю, что да. Попробую.

— Постарайся. Найди другие отверстия. Но не уходи слишком далеко. Я посижу с Бутросом. Кто-то должен остаться здесь на случай, если Фадва вернется. Проверь, можно ли туда пролезть. А если найдешь в каком-нибудь магазине фонарики и компас, захвати их. И веревку тоже.

— Это все? — Майкл улыбнулся. Айше в первый раз после их встречи видела на его лице улыбку.

— Нет, — сказала она. — Мне бы не помешали духи и новое платье. — Она тоже пыталась улыбнуться, но губы не слушались ее.

— Сделаю все, что смогу, — сказал Майкл, нагнулся и поцеловал ее. Когда она была далеко от него, он столько всего хотел ей сказать! Но сейчас, когда они снова были вместе, он не мог выдавить из себя ни слова.

Сначала нужно было удостовериться, что другого пути в город нет. Положившись на инстинкт и удачу, он шел по улицам, пока не уперся в высокую стену. За стеной он слышал голоса и звуки моторов, но она была слишком высокой, чтобы увидеть, что творится за ней. Тогда Майкл зашел в высокий дом, окнами выходящий на улицу.

Дверь на площадке третьего этажа была приоткрыта. Здесь ощущался все тот же сладковатый тошнотворный запах. Майкл вошел в квартиру, включив фонарик. Выбора не было: приходилось рискнуть и включить свет. Мысль о том, чтобы на ощупь бродить в непроглядном мраке, наполняла его ужасом. Он не мог бы этого сделать даже ради спасения жизни.

В воздухе, как крохотные звездочки, висели пылинки. На полу лежали бледные солнечные лучи, а задняя стена была испещрена крохотными рисунками. Взгляд Майкл упал на кровать — высокую кровать с ярко расшитыми покрывалами. Она была усеяна какими-то бледными, извивающимися личинками. Майкл с содроганием отвернулся.

Окно было заколочено досками. Майкл выключил фонарик и выглянул наружу через широкую щель между досками.

Улица под окном была полна солдат. Джипы и гусеничные машины тянулись мимо дома длинной вереницей, другие стояли через равные промежутки вдоль тротуаров. Взглянув в другую сторону, Майкл увидел ту же самую картину. Айше права — путь по земле закрыт. Судя по всему, ждать, когда им надоест и они решат снять охрану, бессмысленно.

Руки Нури Ваффака дрожали, когда он завязывал галстук. Его кабинет на десятом этаже башни Каирского радио— и телецентра был едва освещен. Окна кабинета выходили на реку, на южную часть острова Джезира и на трущобы Эль-Аджузы. В хороший бинокль он мог бы увидеть пирамиды, хотя никогда не пытался этого сделать. А сейчас, как он знал, было уже поздно. Но об этом, как и о чуме, лагерях и ежедневных казнях, нельзя упоминать в эфире.

Он уже много недель подряд ходил по лезвию бритвы. В качестве ведущего телевизионного диктора в Египте он представлял огромную ценность для нового режима, показывая пример молодым неопытным дикторам. Его хорошо знакомое лицо успокаивало людей, растерянных и напуганных, и поэтому его безжалостно эксплуатировали. Как там американцы называют подобных ему людей? «Анкермен»? [2] Да, именно якорем он и был: якорем для попавшего в бурю корабля-государства.

Но за это приходилось платить. Изменения в официальной пропаганде бывали неожиданны, постоянно присутствовал риск совершить ошибку. На глазах Ваффака половина его коллег предстала перед трибуналом, и до него доходили слухи, что большинство из них расстреляны. Все женщины-дикторы были уволены в первый же день: на телеэкранах страны не должно появляться женских лиц, по радио не должны звучать женские голоса. «Подстрекательство к распутству и преступлениям» — так называл это новый министр информации.

Конечно, власти знали о нем все: о его любовницах, о его пьянстве, о пристрастии к кокаину. Из-за этого он и согласился работать с ними. Он верно служил им, и его оставляли в покое. Но с каждым днем становилось тяжелее, с каждым днем ложь и увертки давались ему все труднее. Он знал, что никто из слушателей не верит ни одному его слову, поэтому он старался слегка менять текст, надеясь, что начальство либо не заметит, либо предпочтет проигнорировать.