Дэниел Истерман - Девятый Будда

— Я не знаю, сахиб. Это не мое дело. Извините, сахиб. — Он повернулся и скользнул в поджидавшую его тень.

— Мальчик! — позвал Кристофер.

Мальчик вернулся.

— Как тебя зовут, мальчик?

— Абдул, — ответил он, произнося имя так, словно оно оставило у него во рту мерзкий вкус.

— Нет, не правда. Ты не мусульманин. И даже если бы ты и был мусульманином, в любом случае, имя Абдул тебе не подходит. Даже я это знаю. Так как тебя зовут?

— Лхатен, сахиб.

— Лейтен, да? — Кристофер намеренно исказил имя. — Очень хорошо, Лейтен. Я позову тебя, если ты мне понадобишься.

— Спасибо, сахиб.

Лхатен еще раз с любопытством взглянул на Кристофера и ушел.

Кристофер мелкими глотками прихлебывал чай. Вкус у него был отвратительный. Он поставил чашку на поднос и одним глотком осушил стаканчик со спиртным. Вкус у него был не лучше. На улице девушка прекратила петь. Доносившийся с базара шум, производимый людьми и животными, стал стихать. На Калимпонг опустилась полуденная тишина. Кристофер со вздохом поставил треснутый стакан на поднос. Он был дома.

Мишиг, монгольский торговый агент, посылавший радиосигналы в Калькутту, словно испарился. По словам британского агента Джорджа Фрэйзера, Мишиг ненадолго вернулся в Калимпонг после поездки в Калькутту, а десять дней назад исчез, никого не предупредив. Фрэйзер рассказал Кристоферу все, что знал о тибетском монахе, доставившем оригинал послания из Тибета.

Его звали Цевонг. Видимо, он с трудом прошел через перевал Натху-Ла, затем спустился с гор через Сикким и добрался до окраин Калимпонга, где свалился от полного истощения сил. Согласно докладу, полученному Фрэйзером, четырнадцатого декабря его обнаружил на обочине дороги фермер — монаха лихорадило, он был в забытьи и близок к смерти.

Фермер взвалил его на свою тележку и привез в приют, где преподобный Джон Карпентер и его жена ухаживали за ним, пока не вернулся из ближайшей деревни доктор. Доктор отсоветовал перевозить Цевонга в пресвитерианский госпиталь и остался в приюте на ночь. Утром монах скончался, судя по всему, так и не сказав ничего связного.

Перед тем, как передать тело тибетскому агенту, который должен был организовать кремацию, доктор обыскал карманы умершего, или точнее мешочек, в котором тибетские мужчины хранят свои личные вещи.

В мешочке кроме обычного набора ламы — деревянной чашки (также используемой как миска для цампы), традиционной металлической бутылки для воды, обычно висящей на поясе, желтых деревянных молитвенных четок из ста восьми бусин, маленького гау, или коробки для хранения талисманов, и лечебных трав — доктор нашел письмо, написанное на прекрасном, идиоматичном английском языке, в котором содержалась просьба оказывать «предъявителю сего» Цевонгу Гялцену любую помощь, так как он является посланцем высокопоставленного тибетского религиозного деятеля, обозначенного в письме как Дорже Лама.

В том же конверте было собственно письмо: в нем было всего пять строк текста, но на тибетском языке, так что доктор ничего не понял. Он решил, что письмо и записку лучше оставить у себя, и не отдал их тибетскому агенту вместе со всеми личными вещами покойного. Вместо этого он показал их Фрэйзеру, который отдал текст своему переводчику. Содержание оказалось простым: в письме были инструкции, как найти монгольского торгового агента Мишига.

Пока Кристофер искал приют, руководствуясь указаниями Лхатена, ему не давала покоя одна мысль: если монах Цевонг уже умирал, когда его нашли на окраине Калимпонга, если он действительно умер на следующее утро, после того как оказался в Нокс Хоумз, каким же, черт возьми, образом он умудрился передать послание Замятина Мишигу? Может, кто-то другой передал это послание от его имени? И если так, то кто?

Приют, равно как и церковь, за которой он находился, выглядел так, словно его перенесли сюда прямо с юга Шотландии тем же чудесным образом, каким переносил по воздуху дворцы джинн из «Волшебной лампы Алладина». Здесь, в Калимпонге, христианский Бог открыто отрицал великое множество местных божеств-покровителей, обитающих в возвышающихся за городом горах, а шотландская пресвитерианская церковь противопоставляла себя сомнительным богам бедных индийцев, копошащихся где-то внизу.

Хотя весь город наслаждался холодным зимним солнцем, лучи которого, казалось, отражались от сияющих на севере белых вершин, Нокс Хоумз и дорога, ведшая к приюту, были погружены во мрак, словно камни, из которых было сложено здание, отвергали все цвета, кроме серых и унылых. Дорога была обсажена толстыми темно-зелеными кипарисами, словно сошедшими с картин Бёклина. Все здесь было погружено в тень — и тень не просто касалась зданий и деревьев, не просто обрисовывала силуэты, но поглощала, уничтожала их. Преподобный Карпентер привез в Калимпонг больше, чем пресвитерианскую религию и Бога.