Альфред Хейдок - Радуга чудес

Сколько таких рассказов о призраках, появлявшихся и исчезавших всегда в определенном месте, где по раскапывании обычно обнаруживали или труп, или скелет! И всегда после погребения таких останков призрак переставал являться — его желание было исполнено.

Мысль ведет человека как при жизни, так и после так называемой смерти. Она может освободить его для орлиного полета в сияющую высь и также может сделать рабом предрассудка или постыдной страсти. Так, например, душа скряги после физической смерти остается прикованной, точно цепной пес, к своему зарытому сокровищу. День за днем скряга, думающий лишь о приумножении этого сокровища, ковал эту цепь, которая после смерти стала еще прочней…

В качестве иллюстрации к сказанному о хранителях сокровищ привожу следующий рассказ — «Горшок».

По просьбе родственницы участников этого события не называю ни среднеазиатского города, ни имен участников.

Долго искали квартиру. В центре города снять — нечего и думать, подались на окраину. На самом краю сняли старый, довольно просторный дом. Семья, хоть и большая, разместилась хорошо. Решили углубить погреб. Стали копать и наткнулись на горшок, полный золотых изделий, главным образом — женских украшений… да еще с каменьями!..

Надо бы в милицию сдать, да как сдашь?.. Глаза разбегаются, на такое глядючи… Сдашь, а там, может, милиция себе присвоит — а чем я хуже их?..

Разделилась семья: одни говорят — сдавать; другие — оставить себе. Судили, рядили и сошлись на том, чтобы повременить малость; торопиться-то некуда — там видно будет, а пока что перепрятать горшок в другое надежное место. Так и сделали, живем теперь как-то по-другому: сознание — богатыми стали, и маленькие тревоги прибавились — как бы чего не вышло… И в самом деле вышло… Стали замечать какая-то узбечка, молодая да красивая, стала мимо нашего дома прогуливаться. А у нас в семье парень лет 17-ти, и как только узбечка появляется — глаз с нее не сводит. А потом смотрим — и пошел за ней… Ну что ж, дело молодое, с кем не бывает? Пусть ходит…

И так каждый день и поздно возвращается. Через какое-то время замечаем — чахнет наш парень, темные круги под глазами, бледный. А та узбечка с каждым разом, как появляется, будто все краше становится! Глаза сияют, под смуглостью щек румянец точно розовый туман пробивается — сам бы побежал за ней!

Через короткий промежуток времени парень наш совсем развалиной стал, и мы смотрим, что, если дело так дальше пойдет, конец ему. — Отстань ты от нее, от стервы! — говорю.

— Не могу! — стонет.

А жил у нас дедушка в другом городе. Старинные книги у него были, каких, может быть, ни в одной библиотеке не найдешь. И народ к нему иногда за советом обращался. Я и махнул к деду — пособи, мол, не пропадать же парню. Заодно, конечно, пришлось и про горшок рассказать. Как только дед про горшок услышал, так и приказал: «Немедленно горшок обратно в то же место зарыть, а если кто что взял оттуда, обратно положить».

Мы так и сделали. И как только сделали — узбечка точно в землю провалилась, ни разу больше не появлялась.

Сперва-то наш парень все на улицу поглядывал, куда-то бегал, а потом и успокаиваться стал…

Действительно, «…мысли, привязанные к определенному предмету, живут долго» . [4] «Мир Огненный», ч. 3, § 572.

Был я священником [5] Образ рассказчика навсегда остался для меня трогательным и вызывающим глубокую симпатию. Я встретился с ним в заключении. Он был искренне верующим, простым и немудрствующим. Всегда тихий и ласковый, он покорно нес свою ношу страданий, и у меня нет ни малейших сомнений в правдивости сообщенного им. — А. X. в большом селе в километрах 50-ти от Киева. В том же самом селе находился спиртовой завод, где работал бухгалтером человек, с которым мне дела иметь не приходилось: он был неверующим, а я — священник. Что у нас общего? Но слыл он человеком холодным, бессердечным… Умер этот бухгалтер (как-то внезапно умер), и похоронили его, конечно, без меня, по гражданскому обряду.