Мария Бережная - Дом без номера

– Пойдем, друг! Я хочу показать тебе город. Сегодня на вокзале играет Моррис.

Бродяга в каждом городе знал обо всем и обо всех. Иногда Варцлаву казалось, что он тоже мог бы стать Привратником – только для целого города. Если бы, конечно, захотел остаться в каком-нибудь из них надолго.

Больше всего Моррис любит играть на вокзалах.

Иногда он встает около центральной лестницы, иногда во внутреннем дворике; а если идет дождь, то выходит на улицу и играет у дверей вокзала, заманивая в здание людей, которые просто шли мимо.

Заманивать Моррис умеет. Тягучие, как смола, горькие или сладкие, как шоколад, бодрящие или, наоборот, успокаивающие и умиротворяющие звуки его саксофона для многих – что-то вроде красочных мазков на картине блеклой и суетливой повседневности.

Моррис умеет играть. Пожалуй, к этому больше нечего добавить.

Каждый день – новая мелодия. Популярные шлягеры или только что рожденные джазовые импровизации – где угодно и как угодно. Иногда, под настроение, он исполняет смешные детские песенки, которые, пройдя через его душу и душу его саксофона, становятся неузнаваемо прекрасными. О да, у саксофона тоже есть душа! А еще имя – он зовется Моррисом-младшим, и музыкант часто с ним советуется, что бы сегодня сыграть.

Многие не замечают Морриса, как привыкли не обращать внимания на шум поездов и машин или гомон толпы. Но если кто-то все-таки остановился, то не сможет уйти, пока музыкант не доиграет эту мелодию, потом следующую… И вообще, дела-то не такие уж и срочные. Не каждый день встретишь на улицах Питера подобного виртуоза, так что можно постоять и дослушать до конца… Тогда Моррис специально делает передышку. Он откладывает саксофон, раскланивается с публикой и начинает неторопливо прохаживаться, разминаться – дает шанс окружающим выпутаться из призрачных сетей музыки и уйти.

Под ноги музыканту кидают деньги, цветы, но он никогда ничего не берёт себе. Вернее, вроде бы берёт, но потом всё это богатство достается первому встречному нищему или бродяге.

Сегодня Моррис устроился на ступеньках во внутреннем дворике вокзала.

Солнце играло с саксофоном, отражалось от его блестящих боков и пыталось записать услышанную мелодию зайчиками на стенах. Люди в ожидании поездов и автобусов незаметно для себя подходили всё ближе и ближе к Моррису, образуя круг, который с каждой минутой становился все теснее и теснее.

Моррис улыбался и играл. Душой, разумом, легкими – всем, чем мог. Музыкант редко смотрел по сторонам: ему не нужно было видеть публику глазами, он прекрасно умел видеть музыкой, касаясь каждого призрачными пальцами своей мелодии. Звучит немного страшновато, но Моррис представлял это именно так: у музыки есть пальцы и ими можно коснуться любого. Не лица, конечно – души!

Он начал играть «Шестнадцать тонн», когда что-то в толпе людей его смутило. Моррис открыл глаза и впервые оборвал мелодию на середине.

Напротив стояла женщина. Одежда – ярко-оранжевая юбка и желтый топ – невероятно красила ее, несмотря на полноту. Рыжие волосы, веснушки на вздернутом носике (столько солнца в одном человеке!) на мгновение ослепили Морриса. Казалось, свет, который жил внутри этой женщины, не помещался в ее теле, его бы хватило еще человек на десять. Даже ее движения были наполнены светом.

А еще она держала в руках невероятно огромный апельсин и такую же грушу и, протягивая их Моррису, что-то говорила.

– Простите?

– Нет, вы простите, что я прервала вас! Но это моя самая любимая песня, я просто не могла стоять просто так. Хотите яблоко?.. В смысле, апельсин или грушу? А то предлагать вам деньги – как-то неправильно, а? – она еще и тараторила.

Как же она тараторила!

Моррис улыбнулся и сыграл «Шестнадцать тонн» заново. Потом еще раз, и еще – только бы она продолжала всё так же стоять рядом и улыбаться…

…только бы она поскорее села на свой поезд и уехала! Ведь тогда можно будет избежать болезненного знакомства, слов, которые нужно зачем-то говорить, и узнавания правды о нем в конце концов. Хотя, может, она бы поняла… и даже приняла. Но Моррис не слишком надеялся на это. И чтобы не рушить солнечное чудо, он быстро доиграл, вежливо отказался от предложенных фруктов и, раскланявшись, ушел.

Жаль. Он мог бы сыграть сегодня много других мелодий. Призрачному Моррису не нужны еда, деньги и кров. Ему нужна только музыка. И глаза людей, которые их слушали – его и Морриса-младшего.