Антон Дубинин - Первая месса

Он обошел стол, задев головою кухонную лампочку под тряпичным абажуром, так что круг желтого света заплясал вокруг них, как софиты в цирке. Адам наклонился и поцеловал девушку в поджатые губы, отчего те задрожали и разошлись, и Адам понял, что губы у нее соленые. Хелена ужасно боялась, даже до слез, и с удовольствием зарыдала бы, если бы думала, что это поможет.

— Ну, ну, маленькая, — пробормотал он, отводя глаза. Не хотелось, ох как не хотелось разбираться с женскими капризами — сейчас, в их с братом мужской и веселый день, может быть, последний из их совместных дней. С Хеленой можно помириться по приезде. Кроме того, она успеет поволноваться и будет рада видеть жениха в любом случае — «хоть какой, да живой», как говорила мама, укладывая в постель мертвецки пьяного, с заработков приехавшего отца.

— Адам… Не уезжай, — шепнула Хелена прямо ему в губы, тычась мягким носом ему в щеку. — Ну темно же. Опасно. Не надо.

Он притворился, что не расслышал.

— Привезу тебе тушь для ресничек. Ты какую любишь, я забыл? Столичную, в черной такой коробочке?

Ничего он не забыл, конечно, но хотел показать Хелене, что хоть в чем-то (в чем-то женском) ее мнение имеет значение. Столичную, покивала она послушно, не желая устраивать сцену со слезами при таком стечении народа. Вот если бы они с Адамом оставались вдвоем, получилось бы его удержать, уговорить, помешать наделать глупостей… А теперь он ни за что не согласится, хотя бы из-за этого хлюпика, своего братца, который уже возится у дверей, натягивая резиновые сапоги. Сапоги в лодку, ботинки с собой, так всегда делают. И снова — в который раз за последнюю неделю — Хелена захотела придушить, выкинуть за дверь маленького парня, который так прочно перевел на себя указатель Адамова внимания. Неужели она только сегодня его любила, хотела на него смотреть и с ним разговаривать? Хорошо, что он скоро уезжает, утешила она себя — немного осталось потерпеть.

Оба морестранника, одетые как подобает, хрюкая от смеха и толкаясь локтями, вывалились наконец за дверь. Как только родителей не разбудили? А ведь неплохо было бы, если бы проснулись родители, подумалась Хелене спасительная мысль. Тогда папаша Конрад, человек упрямый, переупрямит своих дурных сыновей и попросту все им запретит. Если слова не подействуют — съездит по разу по уху и успокоит искателей приключений. Но пойти и разбудить отца было действием настолько предательским, несовместимым с честью молодой компании, что девушка на него не решилась. Однако что-то — страх? Обида? — душило ее изнутри, да еще и дуреха Лилия смотрела особенным издевательским образом, и чтобы не заплакать при всех, Хелена вышла. Ощупью пробравшись по длинной темной прихожей, уставленной канистрами, спиннингами, старыми сапогами и прочим хламом, она вытолкнула свое хмельное неверное тело в дверь — и в лицо ей ударил североморский ветер, воняющий водорослями и благоухающий вереском, и особенно страшными показались бледные, мигающие в ветреном небе холодные звезды. Лето кончилось, это же осень, осень, подумала Хелена, запахивая кофту на груди — и позвала жениха, ненавидя себя за жалобный голос и не умея ничего с собой поделать.

Абель услышал, как она зовет — «Адам! Адам, это я! Ты где?» Ну что ж тут поделаешь. Он переглянулся с братом, уже взявшимся за створу калитки, и прочитал в его простом лице ту же досаду. Откуда они берутся на нашу голову, эти женщины? Адам постоял, держась за калитку, потом виновато выдохнул — мол, я сейчас — и затопал по направлению жалестного зова. Абель скрипнул зубами — негоже так злиться будущему священнику, ну да я имею право погрешить еще три последних дня — и пошел за ним, хотя его явно не звали.

Адам поднялся на крыльцо, где стояла, светясь в темноте белыми волосами, самая красивая девушка деревни. Младший брат присел на мешок с ботинками, не желая слышать, как брат ругается со своей дурехой — и, конечно же, вслушиваясь изо всех сил. Хелена говорила приглушенно, помня о его близком присутствии — может быть, даже различая его темную скорченную фигурку — но в ее голосе прорывались истерические нотки, слышимые не только Абелю — как бы не спящим родителям! Зачем же она так орет, тоскливо подумал он, кроша пальцами комочки сухой земли. Ведь отца разбудит! А может, она нарочно кричать взялась, чтобы отца разбудить? Это называется — не мытьем, так катаньем возьмем, лишь бы не пустить Адама побыть вдвоем с братом.

— А я тебя прошу! Ну, ради меня…