Антон Дубинин - Первая месса

Камбала — совсем крохотная, в пол-ладони — затрепыхалась в мокром песке и едва не ускользнула в воду. Но Адам, чуть не плача, стиснул ее в кулаке — с такой силой, что плоская рыбешка скрутилась в трубку, как бумажная. Он хотел отнести ее брату. Честное слово, хотел. Отдать Абелю половину — ведь его почти не тошнило сегодня, и может быть, он смог бы… Адам сам не знал, как произошло, что он запихал камбалу в рот целиком и сожрал мгновенно, вместе с костями, с плавниками и хвостом, даже не почувствовав вкуса. Она ведь была такая маленькая. Такая маленькая.

Уже post factum, согнувшись от боли в желудке и одновременно — от потрясающего ощущения, что в животе что-то есть, Адам беззвучно заплакал от стыда. Он плакал минуты три, расстилая мокрую куртку на теплом базальте и возвращаясь на шатких ногах к воде, высматривать новую добычу. Он стоял на мелководье, тощий и длинный, вглядываясь в воду, как голодный журавль. Только ногу не поджимал — подожми Адам ногу, он наверняка упал бы.

А во второй половине дня, когда Адам, утомленный и не поймавший больше ничего, прилег отдохнуть рядом с братом на перенесенный обратно вниз настил, послышался самый прекрасный звук на свете. Ангельское пение, да, ангельское пение! Кто бы мог подумать, что ангелы поют именно так — тихо стрекочут, ревут далекими механическими голосами. Адам едва успел задремать, как его слуха коснулся этот божественный звук: отдаленный рокот лодочного мотора.

Он вскочил, едва не спятив от радости, и наступил спящему брату на руку. Абель проснулся с криком боли, еще ничего не понимая, недавно успокоившись после очередного приступа рвоты; но Адам не замечал его — он прыгал, как бешеный, на верхушке самого высокого камня, и махал руками, вопя так громко, что голос то и дело срывался в хрип.

Абель понял, что происходит, и тоже попытался вскочить — у него получилось только приподняться и сесть. Потом он умудрился встать на колени, цепляясь за камни руками. Он тоже заорал, раздирая рот, так что соленая корка отпала с углов обметанных губ — но собственный крик подкосил его, и Абеля опять начало рвать.

— Болван! Не блюй! Ори! — рявкнул Адам, бросая на него яростный взгляд. Абель снова попробовал крикнуть — «Сюда! На помощь!» — но из горла вырвался кашель и сипение, как в страшных снах, когда ты зовешь, а из гортани ничего не исходит, бежишь, а ноги прилипают к земле…

Адам уже метался по берегу. Он сорвал с себя штормовку и размахивал ей над головой. Он подпрыгивал, как сумасшедший клоун на детском утреннике — но ничего менее смешного Абель не видел за всю свою жизнь.

— Помогите! Сюда! Помогите! — орал он, зажмурившись, будто боялся, что от крика у него вылезут глаза; спокойное, совершенно штилевое море сверкало солнечным золотом и небесной голубизной, как плащ Девы Марии. Прекрасный день для дальнего рейда. А на пределе видимости, выделяясь темным ползущим жучком на гладком морском зеркале, стрекотала крохотная моторка. Может, даже огромный катер или траулер — отсюда разве разберешь, очень уж далеко. Голос мотора делался все тише и тише, пока черный жучок окончательно не уполз из поля зрения, и тем, кто сидел в лодке, сквозь рев мотора наверняка не было слышно хриплых воплей с края земли, далеких, как крики заокраинных чаек…

Моторки уже не было слышно, но Адам еще бегал какое-то время по берегу, срывая с себя одежду, крича, как безумный. Потом из глаз его потекли слезы, голос пресекся — и он, упав на землю, заплакал, как малый ребенок. Абель смутно расслышал, что он произносит сквозь всхлипы имя Господа — но избежал судьбы друзей Иова и не стал ничего говорить, потому что его снова тошнило.

Ночью в исключительно ясном, холодном небе Абель рассмотрел на юго-восточном горизонте маленькую алую звезду. Он сидел в это время на берегу со спущенными штанами и ждал, когда тело выплеснет из себя еще чайную ложку влаги, последней влаги его иссохшего организма. Красная звездочка мигала ему в лицо странно знакомым образом. Один раз, пауза… Два раза подряд, снова пауза… Это же наш маяк, подумал Абель — маяк, которого мы никогда больше не увидим. Потому что умрем. Совсем уже скоро.

Эта мысль даже не причинила ему особого страха, только безысходную боль. Натягивая штаны, он трясущимися пальцами трижды пытался застегнуть молнию, так и не смог и пополз к деревянному ложу, больно ударяясь коленками о камни. Коленки его сами были как камни — выпуклые, очень твердые, сплошная кость. Абель понимал, что он страшно исхудал — это делалось ясно при взгляде на собственные руки, походившие теперь на куриные лапы. И еще при взгляде на Адама. Его брат оброс желтоватой неопрятной бородой, которая немного сглаживала выпирающие кости его лица — но все равно голова Адама все больше и больше напоминала череп. Как будто маска смерти медленно выступала наружу из еще живой головы, показывая, каким будет этот человек, когда станет трупом.