Мария Барышева - Дарители

Закончив разбирать рисунки, Слава легко хлопнул ладонью по одной из стопок.

— Здесь нет Виты. Почему? Ее ведь ты тоже рисовала.

— Господи, ты знаешь?! — плечи Наташи поникли. — Она успела тебе рассказать?

— Не она. Он.

— Он? Кто — он? — в ее глазах мелькнуло недоумение, но его тут же сменили ошеломление и ужас. — Что?! Схимник?! Он тебе рассказал про Зеленодольск?!

Только сейчас Наташа сообразила, что до сих пор не знает, как Слава вообще попал в этот город, как он ухитрился вырваться из рук людей Баскакова, и уже открыла рот, чтобы спросить… но Слава упредил ее.

— Об этом потом. Все, что с нами было, что я знаю… об этом позже. Я все тебе расскажу — все, что я знаю.

Произнося это, он отвернулся — якобы посмотреть на рисунки. Он солгал. Как и Вита, он не собирался рассказывать ей всего, что узнал от Схимника; как и Вита, он еще не решил, стоит ли это делать — говорить ей о том, во что превратились Аристарх Кужавский и Илья Шестаков. Он знал, что Наташе о них по-прежнему ничего не известно — это был один из немногих вопросов, которые он успел задать Вите по дороге, и сейчас, перебирая рисунки, с большим трудом сдержался, чтобы не изодрать портрет Шестакова-Сканера в клочья.

— Виты не может быть здесь, — сказала Наташа. — То, что я вытащила из нее, принадлежало не ей.

— А кому?

— Дай мне портреты тех, кого ты не знаешь, — попросила она и протянула руку. Слава встал, держа в каждой руке по стопке рисунков, и пересел на кровать. Наташа взяла у него листы и быстро отобрала три из них.

— Вот, ему… я думаю.

Слава взглянул на рисунки, и его передернуло.

— Г-господи! Что это за образина?! И почему именно ему?!

— Я вовсе не уверена, — медленно произнесла Наташа, — но… просто Вита… когда уже все закончилась, сказала мне, что сила того, кто пишет все эти проклятые письма, в его ненависти… Он ненавидит всех нас. Она так и сказала: «Я знаю, насколько сильно ненавидит нас тот, кто эти письма написал. Он ненавидит нас за наши тела». Ей лучше знать… она… — Наташа потерла лоб, — она все же была… ближе к этому, чем я. Как ты думаешь, вот этот, — она ткнула пальцем в рисунок, — смог бы нас так возненавидеть?

Слава снова опустил глаза. Лицо на рисунке было не просто уродливым, оно было немыслимо, отталкивающе безобразным, воплотившим в себе все врожденные катастрофы, когда-либо происходившие с человеческой плотью. Казалось, какой-то сумасшедший скульптор долго мял человеческую голову, как сырую глину, швырял, бил, беспорядочно прилепливал, где придется, бесформенные глиняные нашлепки, пока не получил нечто чудовищное, опухшее, ассиметричное, бугристое, с огромной пористой опухолью вместо носа, с расположенными почти по диагонали глазами, один из которых был в два раза больше другого, пупырчатыми губами-шлепанцами, полным отсутствием ушных раковин и голым черепом с жалкими пучками волос — кошмарное, лишенное возраста существо, которое даже язык не поворачивался назвать человеком — какой-то плохо сделанный тролль из штатовских ужастиков, наркотическое видение, но никак не человек. Слава невольно порадовался, что Наташа изобразила только лицо, — страшно было даже подумать, каковым бы могло быть это в полный рост.

— Ну, тут, лапа, ты, по-моему, переборщила! — твердо сказал он. — Это уж точно твоя фантазия.

— Не знаю, — Наташа пожала плечами. — Я перерисовывала его много раз, и он всегда получается одинаковым. Этот образ — он сразу появился таким — таким я его и нарисовала. Я всех их рисую такими, какими они появляются… откуда-то. И большинство из них я никогда не видела. Они… они — это теперь все я, Слава.

— Не хочешь ли ты сказать, что эти твои… келет… ну, то, что ты вытаскиваешь, обладают еще и памятью?

— Я не знаю, память ли это. Можно ли это вообще назвать каким-то словом. Но… ведь каждый запоминает дом, в котором провел большую часть времени… или клетку. Это ведь не они… сами-то они выглядят совсем по-другому… для меня.

— Ты по-прежнему считаешь их… чем-то живым? — Слава бросил рисунки на кровать.

— Я не знаю, чем их считать. Я не знаю их истинной природы. Я не понимаю, как это все вообще происходит — живые ли они изначально или, — она сглотнула, — это я их оживляю. Ведь ни я, ни Неволин так до конца и не разгадали тайну того, чем мы владеем. Но я много думала над этим, Слава, очень много. Я много работала… это так тяжело, они ведь, — Наташа скривилась, — они ведь так хотят… есть.

— Иными словами, они хотят, чтобы ты залила в себя побольше грязи? — глухо осведомился он, потом, не сдержавшись, выругался в сторону. — Прости, лапа. Ч-черт, я уже совершенно запутался. Я и изначально запутался, а теперь и в-вовсе ничего не понимаю!