Нил Гейман - Все новые сказки

— Когда мы доберемся до пещеры, я входить в нее не стану. Будете выносить золото сами.

Я ответил:

— Как скажете.

— Берите столько, сколько унесете. Я к нему не прикоснусь. Но я вас отведу.

— Вы получите за труды хорошие деньги. — Я полез за пазуху и протянул ему мешочек. — Это за то, что вы меня туда отведете. И другой, в два раза больше, по возвращении.

Он насыпал из мешочка монет на свою огромную ладонь и кивнул.

— Серебро. Отлично. Хочу попрощаться с женой и сыном.

— Вам не надо собираться?

— В юности я промышлял разбоем, а разбойники ходят налегке. Возьму разве веревку, для гор. — Он похлопал по кинжалу, висевшему на поясе, и вернулся в свой выбеленный дом. Его жену я так и не увидел — ни тогда, ни после. Не знаю, какого цвета у нее волосы.

Я побросал в ручей еще с полсотни камней, и наконец он вернулся с мотком веревки на плече, и мы двинулись прочь от дома, слишком большого для разбойника. Мы шли на запад.

Горы между большой землей и побережьем похожи на растущие холмы, издали они нежные, багровые и туманные, как облака. Они зовут и манят. Это медленные горы, на такие легко подниматься, словно на пригорок, зато на это уходит целый день, а то и больше. Мы шли все вверх и вверх и к концу дня совсем окоченели.

На вершинах над нами белел снег, хотя дело было в разгар лета.

В тот первый день мы не сказали друг другу ни слова. Нам нечего было сказать. Мы знали, куда идем.

Мы разожгли костер из овечьих катышков и веток боярышника, вскипятили воду и навели себе кашу — каждый бросил в кастрюльку по горсти овса и щепотке соли. Горсть Калума была огромной, а моя совсем небольшой.

Он усмехнулся:

— Надеюсь, тебе половину не одолеть.

Я ответил, что да, не одолеть, и не солгал, ведь ем я меньше, чем мужчина обычного роста. По мне, это хорошо, я могу прокормиться в чаще орехами и ягодами, что большого человека от голода не спасет.

Тропа вилась по горам, почти никого не встречая. Однажды нам попался лудильщик с ослом, нагруженным старыми кастрюлями. Осла вела девушка; она было улыбнулась мне, решив, что я ребенок, а рассмотрев ближе, насупилась и бросила бы в меня камнем, если бы лудильщик не стегнул ее хлыстом, которым погонял осла. Еще мы обогнали старуху и мужчину, ее внука. Старуха сказала, они идут домой из-за гор. Мы поели с ними, и старуха сообщила, что ходила на роды своего первого правнука и что все прошло удачно. Она предложила предсказать нам судьбу по линиям на ладонях, если мы позолотим ей ручку. Я насыпал старой перечнице муки грубого помола, и она посмотрела на мою руку.

— Я вижу смерть в твоем прошлом и твоем будущем.

— Смерть ждет нас всех, — ответил я.

Она замолчала. Мы сидели на самом высокогорье, где даже летние ветра дышат стужей, где они воют, стегают и в клочья раздирают воздух.

— На дереве была женщина. Теперь будет мужчина.

Я спросил:

— Это что-нибудь значит для меня?

— Возможно будет значить, — ответила старуха. — Остерегайся золота. Серебро никогда тебе не навредит.

И больше ничего мне не сказала.

— Твоя ладонь обожжена, — обратилась она к Калуму Макиннесу. Он молча кивнул. — Дай тогда другую руку, левую. — Он так и сделал. Она всмотрелась в его ладонь. — Ты возвращаешься туда, откуда начал. Ты будешь выше многих. И тебя не ждет могила там, куда ты идешь.

— То есть я не умру? — переспросил он.

— Такова судьба, написанная на левой руке. Я знаю только то, что сказала, не больше.

Она знала больше. Я понял это по ее лицу.

Больше ничего существенного на второй день не произошло.

В ту ночь мы легли спать под открытым небом. Ночь была ясной и холодной, на небе сияли звезды, так ярко и близко, что, казалось, протяни я руку — и могу собирать их, как ягоды.

Мы лежали бок о бок под звездами, и Калум Макиннес сказал:

— Она сказала, тебя ждет смерть. А меня нет. Моя судьба, кажется, счастливее.

— Возможно.

— А, — отмахнулся он от своих мыслей, — чепуха все это. Старушечьи бредни.

Я проснулся в утреннем тумане и увидел, что на нас с любопытством смотрит олень.

На третий день мы перевалили через горный хребет и двинулись вниз.

Мой спутник сказал:

— Когда я был мальчишкой, в очаг упал отцовский кинжал. Я выхватил его, но рукоять была горячей, как пламя. И хотя мне было очень больно, я не выпустил кинжала, а погрузил в воду. Пошел пар. Мою ладонь обожгло, а рука скрючилась, словно теперь до конца времен ей суждено было держать меч.

Я сказал: