Нил Гейман - Все новые сказки

Первым делом Санни раскрыла зонтик, не обращая внимания на отчаянные приказы Артура. Он, кстати, все еще дрался со вторым эфемером. Его аура переливалась ярмарочными цветами; рунный свет клубился вокруг сражающихся, борясь с ливнем.

И тут она улыбнулась.

Точно солнце вышло из-за туч. Впрочем, какое солнце ночью! Хотя — ее свет был раз в шестьдесят ярче, чем самая ослепительная вспышка, какую вам доводилось видеть; проулок стал ослепительно-белым, и я зажмурил глаза, чтобы они не выгорели прямо в глазницах. И одновременно произошло много всякого.

Дождь перестал. Тяжесть с моей груди исчезла. Я снова смог пошевелить руками. Свет, на который поначалу больно было смотреть, превратился в мягкое сияние, зеленоватое с розовыми переливами. Птицы на коньках крыш запели. Воздух наполнился цветочным ароматом — пожалуй, самое диковинное происшествие для этого закоулка, где запах мочи перебивал все остальные.

Кто-то положил ладонь мне на щеку и произнес:

— Все в порядке, милый. Они уже ушли.

Что ж… Я открыл глаза. Либо, когда я ударился башкой об асфальт, у меня поехала крыша, либо Тор утаил от меня кое-какие ключевые детали. Вот он, Тор, легок на помине. Вид у него почему-то смущенный, оробевший. Санни наклонилась ко мне, стоя на коленях в грязи. Июньская небесная лазурь ее платья, белые птички — ее босые ступни. Ее волосы, щекочущие мне лицо, — по цвету точно сахар-рафинад. Хорошо еще, что она не в моем вкусе — вот бы влип… Она улыбнулась мне, лучезарная, как летний день, и лицо Артура угрожающе побагровело. А Санни окликнула меня тихонько:

— Ловкий… Ты как?

Я потер глаза.

— Да вроде нормально. Что случилось со Сколем и Хати?

— С этими двумя парнями? — переспросила она. — Ой, они здесь совсем ни к чему. Я послала их назад, в Тень.

Теперь уже Артур разинул от удивления рот.

— Откуда ты знаешь о Тени?

— Ох, Артур, дурашка! — Санни легко вскочила на ноги и поцеловала Тора в нос. — Неужели я могла так долго здесь прожить и не догадаться, что я не похожа на других… — Она покосилась на всполохи в небе. — Северное сияние! — радостно объявила она. — Надо его здесь почаще устраивать. Но вам, Артур и Лес, я от всего сердца признательна, — продолжала Санни. — Вы меня оберегали… Спасибо вам. Если бы судьба сложилась иначе, если бы мы не принадлежали столь разным стихиям, мы с тобой, Артур, могли бы… ну, понимаешь…

Артур зарделся — надо же, покраснел еще сильнее.

— А что вы теперь будете делать? — спросила Санни. — Наверное, на какое-то время мы в безопасности. Но теперь Хаос о нас знает. А Тень если уж что затеяла, не отступается…

Я призадумался. И не впустую:

— Санни, ты никогда не думала о сцене? Я могу пристроить тебя в мою группу…

Интересно, голос у нее есть? Почти все небесные сферы дружат с музыкой, и вообще, она даже молча озарит своим присутствием зал… на световые эффекты тратиться не придется…

Она улыбнулась своей мегаваттной улыбкой.

— А Артур тоже играет в твоей группе?

Я поглядел на него:

— Да пусть играет. Для ударника всегда место найдется.

Если рассудить, нам пора на гастроли. Выезжаем немедленно. Новые лица, новый состав, новые места…

— Здорово! — воскликнула Санни. Ее лицо зарделось. Артур глазел на нее, как прихворнувший щенок. Я вновь поблагодарил судьбу за то, что сроду не был романтичен. Попытался вообразить, что из этого выйдет: богиня солнца и бог грома каждый вечер вместе выходят на сцену…

А что, вполне себе представляю. «Лесов ПоЖарр» возобновляет концертную деятельность! Из облаков вместо дождя сыплются рыбы, северное сияние на экваторе, ураганы, затмения, вспышки на Солнце, наводнения в пустыне… И молнии. Стаи молний! Конечно, немножко небезопасно…

Но это будет супершоу!

Вы спрашиваете, смогу ли я себя простить? Я готов простить себе многое: то, что оставил его, то, что сделал. Но никогда не прощу себе тот год, когда ненавидел собственную дочь, думая, что она сбежала — скорее всего в город. Весь год я запрещал произносить ее имя, а если и упоминал его в молитвах, то лишь ради того, чтобы однажды она осознала, что натворила, какой позор навлекла на мою семью, и чтобы ей стало стыдно за выплаканные матерью глаза.

Я ненавижу себя за это, и ничто не может утишить мою ненависть, даже то, что случилось этой ночью на горном склоне.